Богиня песков

Их заносил белый, абсолютно белый песок, а я стоял и плакал, потому что некому было видеть, и понимал, что надо что-то сделать, помочь очиститься оскверненной «колыбели», сейчас – острову смерти. На этом я и проснулся, полный ярости, и старался не выходить из своей башни, пока не успокоюсь.

Я так и думал, что здесь окажется нечто большее, чем клубок суеверий вокруг огромной лейденской банки.

Я бы хотел спасти оставшихся. Надеюсь, хоть кто-то сделает это вместо меня».

– Пишете? – спросил сосед по ложе, торговый агент не из последних, если судить по богатому платью.

– Пишу – с трудом улыбнулся Таскат и оторвался от экрана. – Мне нужно отправлять собратьям путевые заметки. Именно так выглядят наши записные книжки. Их не нужно носить в кармане – они всегда с собой.

Агент с интересом поглядел на его руку.

– Вот как? И сколько это стоит?..

На сцене происходило нечто невразумительное: певица пела медленную, тяжелую, какую-то медную на ощупь мелодию, и отовсюду с нарастающей силой разило любопытством и страхом. Перед ней стоял с песочными часами в руке какой-то актер в черной одежде, судя по всему, изображавший главу высокого рода, а больше Таскат ничего не понял: слов эта музыка не предусматривала.

Театр ему не нравился никогда. Хватало того, что все места здесь были на уровне земли, разделенные символическими перегородками, из-за которых тянуло порой тяжелым запахом немытого тела – жесткие скамьи вмещали уйму народа, и часто – очень-очень простого народа.

Ну вот, подумал Таскат, я тоже начинаю пухнуть от спеси. Нельзя осуждать чужие привычки. Буду вместо этого осуждать Его священное величество – его хотя бы есть, за что.

Он предусмотрительно выбрал себе место в самом углу, рядом с тяжелой занавесью, которой ложа для высоких гостей была отгорожена от остального зала, и поэтому, закончив записи, незаметно для себя погрузился в чуткую дремоту.

«Проснусь, если спросят» – возникла ехидная мыслишка и тут же сбежала,

Но сон на закате, после тяжелого дня, был слишком тяжел, чтобы вовремя проснуться.

Таскату снилось, что его убивают. Это было однообразно, но все же интересно.

Убивали несколько человек в капюшонах, в черных накидках, в белых рубахах под ними.

Таскат смотрел на это отрешенно. Ему очень не нравился вид собственной крови, и он бы очень быстро прекратил наблюдать этот ужасный сон, если бы не то, что убивали его магически.

Некоторые вещи ему даже понравились. Например, то, что главный в этой компании, щелкнув пальцами, мог остановить кровь или вызвать ее отток. Таскат аккуратно отдалился, повис у дальней стены комнаты, в которой происходила эта безобразная сцена, напомнил себе, что ему все снится, и продолжил смотреть.

Смотреть было на что, но он не был любителем таких сцен. Поэтому он на время превратился в записывающее устройство, оборудованное зрением, слухом, но не обонянием. Даже во сне ему очень мешал запах льющейся крови. Хотелось выдвинуть ногти подальше и вцепиться во что-нибудь, убивая нарождающееся безумие.

Он запоминал лица. Худое, с ввалившимися щеками, принадлежало самому ретивому исполнителю приказов. Он рубил, резал и колол с огромным ожесточением. У самого главного, который командовал этим странным действом, было закрыто лицо, а голос был слышен через неравные промежутки, как будто человек задыхался.

Таскат, удивляясь, наблюдал, как его бесчувственное тело расчерчивается тонкими линиями, истекающими красной краской. Он уже успел запомнить всех, кто участвовал в этом, и мог восстановить в памяти их искаженные лица, но тут его покинутое тело начало разваливаться на части – рука, нога, голова… Голову отрезали последней.

Участники кошмара поклонились друг другу и выпрямились, отряхивая руки.

– Какая у вас мрачная фантазия – пошутил Таскат. – Это значит «не смей нас искать»? Или это вызов? Так я же приду…

Черные накидки замерли.

– Я приду с миром – постарался успокоить их Таскат. – С миром, а не с войной. Мне нельзя…

И тут же проснулся.

Паланкин покачивался на плечах носильщиков. Сзади слышался мерный шаг стражи. Они ехали… ехали… Куда? Куда я еду?

Он с все возрастающим изумлением ощупал себя, убедился, что это не очередной сон, и встряхнулся. Кошмар оставил после себя вязкость отравы и темный запах крови.

Это было настолько странно, что все его чувства как будто вывернулись наизнанку: люди, резавшие его на части, не вызывали никаких сильных чувств. Но кровь, его собственная кровь, раздражала. Ему казалось, что он измазался в крови, что всю его кровь собрали с грязного пола и закачали обратно в вены.

Нужно было встряхнуться еще раз.

Через несколько минут он вспомнил, что сегодня будет – ужин в «Беседках», в квартале, где привыкли развлекаться высокородные, а потом – в гости. Гости. Как я туда пойду такой грязный, весь в крови? А, нет… Я чистый, на мне мягкая удобная одежда, калли вычурного покроя, неприметный на улице в сумерках плащ… Его встряхнуло от хвоста до головы. О боги. Это действительно был кошмар.

Он расслабился и попытался сосредоточиться, убеждая себя, что смотрит на солнце.