Богиня победы

Она потянула на себя тяжелую дверь и осторожно вошла в вестибюль. Пахло тушеной капустой, хлебом, чем-то еще — непонятным, но странно знакомым. Нику никто не остановил. Она шла по гулкому коридору, стараясь ступать потише, и разглядывала таблички на дверях — здесь их было предостаточно. В конце коридора она наконец наткнулась на то, что искала. «Директор» — гласила надпись на стеклянной табличке, прикрученной к черному дерматину.

Но кабинет оказался закрытым.

— Девушка, вы что тут делаете? — раздался за спиной женский голос.

Ника, вздрогнув, обернулась. Перед ней стояла пожилая женщина в белом халате.

— Як вашему директору приехала из Москвы. Он сегодня будет?

— Во-первых, не он, а она, а во-вторых, по субботам Светлана Петровна не работает. Тебе она зачем?

Ника замялась, раздумывая: признаться, рассказать о своей проблеме сразу или сначала попытаться что-то разузнать? Она посмотрела на женщину. Внешний вид располагал к откровенности: простое, открытое лицо, глаза из-под косынки смотрели участливо.

— Простите, а как вас как зовут?

— Мария Сергеевна. Я здесь работаю няней.

При слове «няня» Ника сразу же расслабилась: она тут же вспомнила свою добрую, милую Кеану, которую нежно любила, поэтому другие няни, в представлении Ники, непременно должны были быть похожими на Кеану.

— Мария Сергеевна, знаете, тут такое деликатное дело… Я… я знаю, что я из вашего детского дома. Но от меня это скрывали… Главное, что я ничего даже не помню о своем детстве. Я вот вошла во двор и подумала: если я здесь была ребенком, то должно же что-то екнуть, хоть какая-то картинка должна же всплыть в памяти? А картинок никаких нет, только запах вот очень знакомый. И деревяшка на песочнице…

— Да мы здесь совсем недавно. До этого в другом здании жили, но оно сгорело, проводка у нас была совсем негодная — дом, как свечка, вспыхнул. Хорошо хоть детей успели вывести, все уцелели. Бог нас уберег. А запах… запах что, это еда. Казенная еда везде одинаково пахнет. А чего ты ищешь-то? Если документы, так они сгорели. Теперь я самый главный документ и есть. Я ведь больше тридцати лет с детьми, всех помню, и побольше, чем Светлана Петровна.

— Мария Сергеевна, миленькая, а вдруг вы меня вспомните? Я хочу узнать, кто мои родители, почему я оказалась в детском доме?

— А как тебя зовут?

— Меня звали Нина, мне так сестра сказала, но это, как я понимаю, по вашим документам, — заторопилась девушка. — Все меня зовут Ника, потому что мама так назвала. Она свято верит, что имя определяет судьбу, а Ника по-гречески означает «победительница». У них даже была богиня победы — Ника. Мама говорит, что вибрации, заключенные в имени, выстраивают характер человека, а характер — это и есть судьба. У меня даже в паспорте записано: Ника Никитина. А мама — Лена Никитина. Она художница! — вдруг добавила Ника, выдохнув.

— Лет-то тебе сколько? — прищурилась няня.

— Двадцать два года. — Ника с надеждой смотрела на Марию Сергеевну, а та вдруг улыбнулась широко-широко, так, что глаза стали щелочками, утонув в гусиных лапках мелких морщинок.

— Ух, и повезло же тебе, победительница! Помню, помню, не в маразме еще. За все время, что я работаю, к нам приезжала только одна художница. С шефской поездкой, подарки привозила ребятишкам. Она нам тогда кучу своих рисунков пораздала, они до сих пор у всех наших дома висят. И тебя помню. У вас с ней прям любовь с первого взгляда получилась. Ты на нее как своими глазищами зелеными глянула — как выбрала! У нее аж слезы навернулись. Ушла, а ты от двери не отходила, никто оттащить не мог — все дежурила, дожидалась. И дождалась. А что, плохо тебе там, что ли?

— Плохо. Папа ушел из семьи, мама умерла…

— Понятно… А теперь-то что узнавать? Ты же уже выросла, взрослая. Зачем тебе?

— Я хочу понять, может быть, мои… ну, эти… — она запнулась, — биологические родители живы. Кто они? Почему оставили меня здесь?

— А вот родителей твоих я что-то не помню… — Мария Сергеевна задумалась. — Хотя погоди, погоди… Я вот что… Военного одного припомнила, он ночью приехал однажды. Точно! Машина у него была черная, с московскими номерами, и звездочки на кителе. Он в дом вбежал, а водитель на крылечке с его шинелью остался. Я дежурила тогда, за ним кинулась — куда ж к детям-то в ботинках, по намытому! А он за плечи меня схватил: «Тише, тише, не серчайте! Мне позарез нужно!» Так уговаривал, так упрашивал. Тоже в субботу приехал, как ты, когда начальства не было. Я и не устояла, пустила в спальню… Долго стоял у кроватки и на девочку свою спящую смотрел…

Глаза ее затуманились, будто она видела все, что сейчас оживало в памяти.

— Так это ты была… Только сейчас поняла…

Нику даже затрясло.

— А какой он был? Как выглядел? — дрожащим голосом произнесла она.

— Неразговорчивый был, но красивый очень, статный. Даже если б погонов на нем не было, сразу понятно — военный. Он нам тогда со сменщицей денег отвалил много, и было видно, что не жалко ему нисколько. Благодарил нас и все повторял, что, мол, обстоятельства разными могут быть, не все, мол, дети, оставленные здесь, сироты…