Богиня в бегах

Она смотрела на город. На разноцветные пятна прохожих, на проносящиеся автомобили, на фонари, сияющие рассыпчатым светом. На первые тени, протянувшиеся по асфальту, на мигающий светофор. У часового механизма ныла, натягиваясь до отказа, какая-то шестеренка, попавшая в тиски. Ее вибрацию Полина ощущала у самого сердца, ее долгую, тоскливую ноту умирания. Так хотелось выбросить эту боль и тоску, так хотелось взять мир руками и раздвинуть его до бескрайнего простора: до сияющей лазури морей, до сахарно-белых горных вершин, до медовых текучих песков пустынь! Как хотелось взяться руками за грудь и растянуть до бескрайних пределов и самое себя: до путешественницы, до авантюристки, до свободы!

Как же тяжело сидеть неподвижной фигурой в рамах окна, как будто она – нарисована кистью художника и помещена на полотно, как в клеть, как в камеру пыток, издевательски украшенную яблоневым цветом.

Что за боль! Откуда она? Что творится с Полиной?

И тут снова раздался стук в дверь.

– Войдите, – сказала Полина. Неужели опять цветы?

Дверь открылась, и в номер зашел смущенно улыбающийся Петр Соболь собственной персоной. На нем был серый строгий костюм, под пиджаком – нежно-розовая рубашка и идеально завязанный галстук темно-бордового цвета.

Петр поправил очки и посмотрел на Полину.

– Здравствуйте, – сказал он.

Потом посмотрел на букет и кивнул ему как старому знакомому.

– Послушайте, – продолжил Петр. – Я приехал к сестре, мы давно не виделись, и я приготовил ей подарок, но она, к сожалению, не может им воспользоваться – у нее какие-то дела с ее парнем и нет времени. А у меня… никого знакомого нет в этом городе, и я подумал, может, нечего пропадать добру зря? И вы пойдете со мной вместо сестры?

– Куда? – изумилась Полина.

– В театр, – ответил Петр. – Вот билеты. Это замечательная труппа, она сейчас гастролирует, и это редкий случай увидеть ее на сцене. Вы любите классику?

Полина сделала неопределенный жест рукой.

– «Ревизор», – заторопился объяснить Петр. – Это еще из школьного… уморительно смешно смотрится и сейчас!

Полина вспомнила историю о прощелыге-обманщике Хлестакове. Она не так давно перечитывала эту пьесу, и воспоминания были совсем свежими.

– Как вам идея? – спросил Петр. – Сеанс через сорок минут. Я даже костюм подобрал под ваше платье! Хотите, возьму розу и сделаю бутоньерку? Мы пройдем по улицам, как аристократы по бульварам Парижа, вы возьмете меня под руку… А в театре в антракте будем пить шампанское и есть бутерброды с икрой. У вас нет шляпки? Вам бы очень пошла шляпка!

– Вы серьезно? – засмеялась Полина.

– Абсолютно серьезно, – улыбнулся Петр.

Когда он улыбался, от уголков его глаз бежали привычные к смеху лучики морщинок.

– Знаете, сейчас все старомодное называют красивым словом «ретро». Я приглашаю вас в театр. Ложа заказана!

– У вас легкость в мыслях необыкновенная! – пошутила Полина цитатой из книги.

– Ведь на то живешь, чтобы срывать цветы удовольствия! – незамедлительно откликнулся Петр. – Значит, идем?

Полина кивнула.

– Подождите меня внизу.

Перед зеркалом она снова распустила и расчесала волосы, освежила лицо холодной водой, сунула ноги в туфельки и вышла, прихватив с собой розу для бутоньерки.

Номер остался темен и тих. Рама окна опустела: словно ушла из картины давно и, казалось, навечно застывшая в ней печальная женщина. Ушла и оставила лишь застывший букет на столике, превратив портрет в натюрморт.

Они шли по улицам, и Полина держала Петра под руку. Он сунул розу в петлицу пиджака и напустил на себя торжественный вид. Полина чувствовала усталость, но приятную, спокойную. Она простила Петру его вопросы о родителях и с интересом расспрашивала его сама.

– Ваша сестра живет здесь, а вы?..

– Я живу в Москве. Моя сестра – очень самостоятельная девушка, и такой была с самого детства. Она даже не позволяла помогать себе строить пирамидку из кубиков, когда мама хотела с ней поиграть. Ее любимое слово было: «сама!». Она очень творческая натура, глубокая, ранимая. Занималась танцами, мечтала стать балериной, но не всем удается сиять на сцене Большого. Мы не были в ней разочарованы, мы поддерживали ее, но она сама себе не смогла простить провала. Она говорила, что не может быть одной из сотен тысяч. Ей показалось, что лучше быть одной хотя бы из десятка тысяч! И она уехала из Москвы сюда, выступала в местном театре, а потом нашла себя в преподавании танцев. Работает в небольшой студии, обучает девчушек. Ее очень любят и хвалят и ученицы, и их родители. Но ее гордость не дает ей покоя, она до сих пор страдает оттого, что не добралась до вершины, что мечта не осуществилась. Вроде бы, даже обращалась к психологу. Я сам сто раз пытался ей помочь, но почему-то я для нее не авторитет. – Петр рассмеялся, на этот раз невесело. – Мне кажется, что ей хочется окончательно отгородиться от семьи, чтобы забыть прошлое. Но я узнал, что у нее объявился жених, и решил приехать, пообщаться… Видимо, зря. Она так со мной пока и не встретилась. Вам интересно меня слушать?

– Да.