Богоборцы из НКВД

— С того самого времени, с 1944 года, и до конца войны. Власов, помню, уехал из Берлина, вывез с собой в Фюсен митрополита Анастасия, главу Зарубежной церкви. Вот с ним, с владыкой, мы вместе и служили, потому что у меня с собой оказалось всё необходимое для совершения литургии: и антиминс, и чаши, и всё-всё-всё, чего у митрополита с собой не было. Так что я для него оказался на вес золота.

— А как часто всё же приходилось непосредственно общаться с генералом Власовым?

— Ну, знаете, после крещения ребёнка, как всегда это бывает, пригласили за праздничный стол. Было много разговоров на тему о России, о большевиках, о зверствах Сталина, — и я слушал и заслушивался, потому что всё, что он говорил, было для меня самое дорогое, правильное, многажды передуманное. А в конце ужина он вдруг неожиданно предложил мне почаще бывать у него в гостях. И после этого я у него бывал, даже выслушивал его исповеди.

— Вам импонировали его взгляды?

— Очень, очень. Я с большой радостью слушал то, что он говорил.

— А вы не хотите припомнить что-нибудь из его откровений?

— Что-нибудь? Ну, пожалуйста: «Бога может отрицать толы») идиот». Вообще он производил сильное впечатление. В нём жила какая-то всепокоряющая любовь к Отчизне, да и говорил он, как и положено крестьянскому сыну: смачно, образно, с прибаутками, с пословицами. Признаюсь, в тот вечер я ушёл с крестин власовцем.

— А дальше?

— Потом наши пути разошлись. Моя семья оказалась в Мюнхене вместе со многими русскими, вывезенными из России на работы. Все они искали временного пристанища. Мы за них хлопотали перед американцами, и нам выделили дом, где мы устроили русскую гимназию. Мастерскую, типографию… И вот уже оттуда, когда эмиграционные службы рассуропивали бездомных по странам, мы попали в Америку, в Нью-Йорк. Там у меня был приход, прихожане».

В книге А. Киселёва можно отметить три весьма любопытных эпизода.

Эпизод первый: «Моя священническая миссия заключалась в проникновении в «остовские» общежития и лагеря для военнопленных.

Дело это сочетало в себе самое радостное и самое горькое. Горькое — от бессилия помочь, от скорби видеть, как вымирали, как мучились, сколько скорби переносили люди… радостное, как пасхальное ликование, от встречи с такой высотой духа, терпения, такой веры, о шторой до того только читал в Евангелии…

Попадать в такие лагеря было очень трудно. Без разрешения от соответствующего отдела политической полиции туда вход был закрыт. Хождение в это учреждение было не безопасным делом, но мой настоятель (архимандрит Иоанн Шаховской) усердно меня туда посылал, ободрял, хотя называл это «хождением в львиную пасть». Был у меня такой случай. Я узнал, что в лагере сидит мой однокурсник по семинарии о. Дионисий Ильин. Понёс в это учреждение ему «передачу» (пищевую посылку). Её приняли, хотя и уверяли, что он ни в чём не нуждается. Когда же я принёс вторичную передачу, то мне сказали, что если я и теперь не поверю, что у него всего достаточно и принесу ещё одну передачу, то им не останется ничего другого, как послать меня туда, чтобы я лично убедился в правоте их слов. Признаюсь, третьей передачи я не понёс…»

Эпизод второй: «В Нюрнберге мне довелось иметь дело с неким офицером СС, заведовавшим всем районом, который содействовал мне и даже дал возможность устроить курс для группы православных проповедников в остовских лагерях. По моему выбору, из разных лагерей в Нюрнберге была собрана группа благочестивых православных людей, с которыми я провёл целую неделю, готовя их к будущей деятельности. Может быть, из этого начинания могло выйти дело значительной духовной помощи нашим «остовцам», но всё пошло прахом и вот почему. На Нюрнберг был произведён большой воздушный налёт. В одном из лагерей были убитые. Чтобы показать добросердечие немцев на фоне жестокости врагов, было дано разрешение желающим вместе со мной сопровождать гробы убитых на кладбище. Но произошло неожиданное — вышел весь лагерь. Тысячи людей, плачущих и поющих «Святый Боже», остановили движение… В результате этого «моего» эсэсовца куда-то убрали, а я был подвергнут долгому допросу, не было ли во всём этом злого умысла».

Эпизод третий: «Моё отношение к ген. Власову было известно среди берлинской русской эмиграции и ко мне не раз обращались с вопросом и даже с укором, как могу я, священник, идти вместе с бывшим коммунистом и, наверное, безбожником. Чтобы иметь возможность в моих ответах основываться не только на моих домыслах и впечатлениях, я решил поехать к ген. Власову и услышать непосредственно от него самого ответ о его христианской вере.

Вот я у него.

— Андрей Андреевич, я приехал, чтобы спросить вас прямо — верующий ли вы человек?

Чем-то меня угощавший радушный хозяин, чуть растягивая слова, басит:

— Да как же можно без веры, отец Александр? Без веры ни одно дело не спорится.

— Я не о вере в дело спрашиваю, а о вере в Бога, Господа Иисуса Христа, спрашиваю.