Богомолец

Разогнавшись, Богомолец пролетает мимо шлагбаума у въезда на трек и вливается в поток тяжело дышащих велосипедистов. Первый круг он несется позади. Еще один, и еще круг… Что это? Впереди — никого! Где же взрослые? Сашка от них отделяет без малого половина круга! Только теперь он слышит восторженный рев с забора и аплодисменты с трибун.

У шлагбаума Саша соскакивает с машины, прислоняется к столбу и закрывает глаза.

Неожиданно на плечо подростка опускается чья-то тяжелая рука. Сторож? Нет! Перед ним стоит рыжеволосый, светлобровый, синеглазый, длиннорукий, с головой, уходящей в плечи… Ба! Да это же Уточкин! Человек звериной ловкости, силы и находчивости, самый страстный спортсмен в мире, перепробовавший почти все виды спорта, но по достижении в каждом из них наивысшего совершенства тотчас переходящий к новому! И вот этот неоднократный завоеватель «гранд-призов», король велосипеда стоит перед Сашком Богомольцем и, заикаясь, говорит:

— Этот малый далеко пойдет!

Миновали уже пасхальные праздники, а Александру Михайловичу не хочется уезжать из Кишинева. Но пришла телеграмма из Нежина — заболела тетя Лиза. Сашин отец поехал на вокзал за билетом и не вернулся. С извозчиком прислал записку: «Сашенька, буду через месяц. Передай всем спасибо и до свиданья. Без саквояжа обойдусь».

Богомольцы-старшие этому не удивились. Они знали, насколько Александру Михайловичу за семнадцать лет негласного надзора надоели постоянные соглядатаи и что он не упускает случая хотя бы на час отделаться от них.

В Кишиневе, в мезонине — окно в окно с домом брата, — поселился местный присяжный поверенный. Когда приезжает Сашин отец, новый сосед от окна не отходит. Шпик, конечно. И как надоел Сашку и его двоюродному брату Вадиму его лоснящийся голый череп и красно-синий нос!

— Смотри, вот рожа! — смеется Вадим, стоя перед окном столовой, из которого видно и улицу и окна квартиры присяжного. — Попадет же ему за то, что упустил поднадзорного!

Подростки явно потешаются над незадачливым присяжным, еще не подозревающим о собственном посрамлении. Не устояли: в четыре руки украсили окно фигами.

Но только выглянули из-за цветов, как тут же отпрянули от окна. К ним приближалась шарообразная фигура местного священника с протянутой узловатой рукой. От учащенного дыхания на муаровой рясе его смешно прыгал наперсный крест и колечки серебряной цепочки.

— Богохульники! — завизжал он на всю улицу.

Вадим успел спрятаться, а Саша так и остался перед окном.

На следующий день в классе появился школьный инспектор.

— Встать! — испуганно скомандовал дежурный.

Приход инспектора среди урока не сулил ничего хорошего. Инспектор ястребиным взглядом окинул класс и приказал:

— Богомолец — к директору!

Гимназическое начальство интересуется не столько способностями учащихся, сколько их благонадежностью. Мальчишеская выходка в глазах духовного пастыря и школьного инспектора переходит все границы допустимого. За неслыханно дерзкий проступок гимназист должен быть основательно наказан!

За массивными дверями кабинета директора — статского советника Соловьева — слышится резкий, металлический голос батюшки:

— Это бунт, бунт!

— Вас было двое? — добивается инспектор.

— Нет же, я один!

— Как прикажете понимать? Духовный пастырь лжет, а отпрыск каторжанки говорит правду?

Выходит, судьям Сашка известно, что для опасного направления мыслей у него более чем достаточно оснований.

— Знаем-с: ненадежные эти господа Богомольцы, либеральствующие-с! — цедит инспектор.

Директор гимназии сидит молча. Ему жаль Сашка.

Он спрашивает:

— Может, Богомолец, это не вы были тогда у окна? — Из-за пенсне в золотой оправе на гимназиста глядят сочувствующие глаза.

— Нет, я, господин директор!

— Назовите того, кто был с вами, и мы меру наказания смягчим! — предлагает поп.

Сашко слышит его, но занят созерцанием начищенных до блеска ботфортов кого-то из дома Романовых, изображенного на дешевом портрете. А мозг отчетливо повторяет рассказ отца о следователе, предлагавшем маме ценой предательства товарищей купить себе свободу.

Неожиданно он бросается к двери.

— Куда?

— Я не желаю выслушивать ваши гнусные предложения!

Ясно, что перед ними уже не мальчик, а преисполненный презрения к «сильным мира сего» взрослый человек.

У батюшки голос подымается до фальцета:

— Милостивые государи, дайте срок, такой себя покажет! Дождетесь — и к ниспровержению императора призовет!

Грозно вытянувшись во весь рост, инспектор вторит:

— Припоминаю: год назад, когда из реального училища согласно циркуляру попечителя Одесского учебного округа об очищении учебных заведений от лиц неподходящих сословий было исключено сорок подростков, гимназист Богомолец говорил: «Все вокруг сделано руками простого народа, а сам он погибает в нищете и бесправии». Это же неприкрытая крамола!

— Мы, господа, призваны развивать в детях чувство верноподданничества!