Богословие истории как наука. Метод

Четвёртая глава представляет экклезиологическую проблематику современности в контексте исторического наследия Предания Церкви, такого как троическое и христологическое богословие, с соответствующей святоотеческой аргументацией в этих областях. Важнейшим компонентом такого исторического наследия выступает догматический понятийный аппарат в каждую эпоху жизни Церкви и постановки соответствующих предельных вопросов, связанных с формулировкой тех или иных догматов, по-новому используемый и актуализируемый. Такой, ориентированный на «историчность (как на)… теологический критерий»[4], формат анализа экклезиологических тем позволяет подойти к ним более систематично и глубоко.

Не претендуя на готовые ответы на имеющиеся сложные и неоднозначные вопросы в областях как современной экклезиологии, так и отношения мира и Церкви, неразрывно связанных с богословием истории, настоящая монография предлагает новые способы их решений, открытые к дальнейшему обсуждению и разработке.

При работе над книгой были использованы материалы ряда статей, написанных в рамках научного проекта № 21-011-44069 при финансовой поддержке Российского фонда фундаментальных исследований[5].

Глава 1. Что такое богословие истории сегодня?

1.1. Место и метод

1.1.1. Богословие истории в контексте современной богословской проблематики

Начало XX века обратило взоры как внешней, философской, мысли, так и христианской на Западе, а в глубине всего этого процесса – церковной мысли – к истории.

Катаклизмы этого времени, такие как Первая мировая война и русская революция, в секулярном мире и сознании знаменовали собой переход к новой эпохе глобальной нестабильности и переустройства мира, поляризации настроений и общего чувства остроты исторического процесса. В мире же Церкви они зримо показали крушение всех надежд – как здравых, так и утопических – на дальнейшее сосуществование воцерковлённого социума мира и открыли совершенно новый формат апостасийных процессов. Всё это в мысли не только христианской, но и секулярной явило внимание к истории в совершенно новом качестве и разрезе – в разрезе её связи с вечностью, с эсхатологией, с вне- и над- историческим, конечно же, при совершенно разных понимании и оценке последнего.

На этом общем фоне происходит закономерное усиление историко-богословского дискурса в богословии. У таких православных авторов как прот. Г. Флоровский, протопр. Н. Афанасьев, свт. Серафим (Соболев), прот. С. Булгаков, а впоследствии их учеников и последователей, он занимает немаловажное место в их трудах и мысли в целом. В западной богословской мысли этот процесс ещё более очевиден – здесь, например, у таких авторов как Х.-У. фон Бальтазар или В. Панненберг можно встретить прямые попытки систематического подхода к проблеме богословского понимания истории.

Но подоплёкой этого процесса выступают ещё более значимые, хотя и не столь внешне заметные исторические сдвиги. Мысль Церкви – этого мистического стержня истории – вызревает до постановки предельных вопросов о самой Церкви как целом; вернее сказать, состояние и история всего мира, окружающего Церковь, ставит перед ней эти вопросы общей исторической зрелости человечества, «целое»[6] которого и есть сама Кафолическая Церковь. Состояние церковной мысли, в свою очередь, отражает состояние церковной жизни и стоящих перед ней проблем и вопросов.

Это особенное, никогда дотоле не испытанное внимание Церкви к самой себе, к своему месту в мире и человечестве, означает вместе с тем необходимо вытекающее из этого и совершенно особенное внимание её к истории – т. е. к той области, в которой и осуществляется взаимодействие и совместное развитие Церкви и мира. Предельное внимание Церкви к самой себе означает и предельное её внимание к истории. Значение Церкви как связующего стержня всех исторических процессов, сходящихся в истории как едином и целостном процессе, имеющем свои ориентиры и цель, протекающем по её (!) и Божественным законам, формируется в этот период в качестве ключевой историко-богословской парадигмы её мысли. У каждого из авторов этот образ принимает свои особенные акценты, оттенки мысли и очертания[7]. Несмотря на различие их позиций, доходящее порой до противоположностей[8] – у иных едва ли не до отрицания самой истории в фокусировке измерения вечности, – всех их объединяет её – истории – образ, объединяет мысль о её неразрывной связи с Церковью и её жизнью. Как идеи осуществления истории, так и её преодоления, можно сказать, катафатический и апофатический её образы, равно привлекают к ней внимание.