Богословие творения

Чрезвычайно важно, чтобы диалог богословия и науки основывался бы на метафизике, в которой полностью осознавалось бы, что наука при всех ее попытках быть ясной и четкой выпускает из природного мира нечто действительно фундаментальное, включая и субъективность, не поддающуюся научной объективизации. Таким образом, богословие эволюции должно работать не только с данными, которые поставляет ей неодарвинистская биология, так как мы можем предположить, что эволюционная наука, особенно в ее намеренно механистическом и атомистическом виде, также опускает многое из того, что могло бы представлять интерес для бого словского объяснения картины мира. Богословие эволюции должно стремиться к такому общему взгляду на реальность, который был бы способен критически оценить абстрактность нео-дарвинистской биологии и обратить наше внимание на то, чт'o в действительности конкретного есть в космическом и биологическом процессах. По моему мнению, Уайтхед наиболее близко, по сравнению с Йонасом и другими философами, подошел к созданию такого видения.

Йонас согласен с Уайтхедом в том, что любая космология, которая пренебрегает фактом существования мышления, субъективности или сознания, упускает из виду и объективный аспект природы. Космология остается незавершенной до тех пор, пока внутренний опыт не приобретет статуса фундаментальной категории в нашем осмыслении природного мира. Выпустить «внутреннюю сторону» из картины природного мира, как это всегда делала наука Нового времени, означает предписать космологии роль значительно ниже той, которую она действительно должна играть. Мнения и Йонаса, и Уайтхеда в этом вопросе во многом совпадают. Расходятся же они в том, какая роль в природе принадлежит субъективности. Для Уайтхеда любая попытка связать понятие о божественном действии с искаженной репрезентацией «фундаментальной» природы космоса в том виде, в котором нам представляет ее физика, неизбежно обречена на провал. Обычное для науки абстрагирование не оставляет в науке ничего такого, что могло бы «обнаружить» или воспринимать предполагаемое присутствие Бога. Йонас, как и многие другие философы, расходится с Уайтхедом по этому вопросу.

Но возникает вопрос: почему? В чем причина такого резкого расхождения двух великих философов? Полани отвечает на этот вопрос так: основная причина для исключения субъективности из космоса лежит в утверждении многими современными мыслителями первичности обезличенного знания. Возникновение такого идеала объясняется тем, что мы осознаем, что наше субъективное сознание может легко подвергаться влиянию мнений, предрассудков и верований. Видимо, именно из этого следует, что, чем меньше мы проявляем нашу личность в процессе познания, тем более достижимой становится полная объективность. К сожалению, в стремлении воплотить этот идеал обезличенного знания большая часть современной научной мысли закрывает глаза на тот объективный факт, что в природе существуют и субъективность, и личность. Чем больше идеализируется обезличенное знание, тем более обезличенным и бессубъектным кажется «реальный» мир. Следовательно, мы можем сделать вывод, что большая часть сопротивления панэмпиризму Уайтхеда подготовлена, по крайней мере в некоторой степени, современным эпистемологическим постулатом, что можно доверять только обезличенному знанию.

Вероятно, ни один из современных мыслителей не исследовал двусмысленность – а вместе и пагубность – крайнего пренебрежения личностным аспектом знания так страстно и убедительно, как Полани. Поэтому нам кажется вполне оправданным отвести Полани, несмотря на его явные разногласия с Уайтхедом, определенное место рядом с родоначальником философии процесса, как человеку, внесшему вклад в развитие понятий, имеющих жизненно важное значение для современного богословия эволюции[293].

(2) Хотя Йонас и слишком сдержан, и не распространяет субъективность только на процесс метаболизма, он с пользой для дела дает последователям Уайтхеда совет: панэмпиризм не должен скрывать от них резкий разрыв непрерывности, которая проявляется в космосе с первыми признаками метаболизма. Какую бы степень субъективности ни приписывала философия процесса неживым физическим явлениям, все же первое появление жизни выводит на сцену внутреннюю жизнь такого рода, которая в корне отличается от чего бы то ни было, существовавшего до этого. Более того, этот разрыв непрерывности содержит в себе нечто, что легко может упустить из виду философия процесса, а именно иерархическое строение космоса.