Богословско-политический трактат

Разум и опыт весьма ясно учат, что сохранение государства зависит главным образом от верности подданных и их добродетели и душевного постоянства в выполнении приказаний. Но каким образом должно руководить подданными, чтобы они постоянно хранили верность и добродетель, – это увидеть не так-то легко. Ибо все, как правители, так и управляемые, – люди, т. е. они склонны вместо труда к наслаждению. А кто только узнал изменчивый характер толпы, того он почти приводит в отчаяние, потому что она управляется не разумом, но только аффектами; она падка на все и весьма легко развращается или алчностью, или роскошью. Каждый думает, что он все знает, и хочет всем распоряжаться по своему усмотрению, и каждый считает то или иное справедливым или несправедливым, законным или незаконным постольку, поскольку оно, по его мнению, клонится к его выгоде или вреду; из тщеславия он презирает равных и не терпит, чтобы они им управляли; завидуя лучшей славе или счастью, которое никогда не бывает равномерным, он желает зла другому и радуется этому злу. И нет нужды перечислять все. Все ведь знают, какие преступления часто внушают людям отвращение к настоящему положению и желание новшеств, какие – поспешный гнев, какие – презираемая нищета и сколько они занимают и волнуют их души. Следовательно, предупредить все это и организовать правительство так, чтобы обману не оставалось никакого места, и притом еще установить все так, чтобы все, независимо от склада ума, предпочитали общественное право частным выгодам, – это работа, это труд. Необходимость, правда, заставила измыслить многое; однако никогда не достигали того, чтобы государство подвергалось опасности от граждан менее, нежели от врагов, и чтобы те, кто правит им, боялись первых менее, чем последних. Свидетель – непобедимейшее для врагов Римское государство, столько раз побежденное своими гражданами и подавленное всяческими бедствиями, особенно в междоусобную войну Веспасиана с Вителлием, смотри об этом Тацита, в начале IV кн. «Историй», где он рисует весьма печальный вид Рима. Александр (как говорит Курций в конце VIII кн.) ценил добрый отзыв о себе врага меньше, чем отзыв гражданина, так как он думал, что его величие может быть разрушено его подданными, и пр. И, боясь за свою судьбу, он просит друзей о следующем: «Вы только сохраните меня невредимым от домашнего коварства и козней придворных, – опасностям войны и сражений я бестрепетно подвергнусь. Филипп в строю был в большой безопасности, нежели в театре; от руки врагов он часто спасался, руки своих избежать не мог. И если вы припомните кончину других царей, то насчитаете загубленных своими подданными больше, нежели неприятелями» (см. Курция, кн. IX, § 6). Итак, по этой причине цари, которые в былое время узурпировали власть, старались в интересах именно своей безопасности внушить, что они ведут свой род от бессмертных богов. Очевидно, они думали, что если бы только подданные и вообще все не смотрели на них как на равных себе, но сочли бы их за богов, то они охотно позволили бы им управлять собой и легко предались бы им. Так, Август убедил римлян, что он ведет свое происхождение от Энея, которого считали сыном Венеры, богом: «Он пожелал, чтобы его почитали храмами и изображением в виде божества через фламинов и жрецов» (Тацит, «Летоп.», кн. I [10]. Александр захотел, чтобы ему поклонялись как сыну Юпитера, правда, он это, кажется, сделал с умыслом, а не из гордости, как указывает его ответ на упрек Ермолая. «Было почти достойно смеха, – сказал он, – то, что Ермолай требовал от меня, чтобы я отверг Юпитера, оракул которого меня призывает. Разве в моей власти то, что боги вещают? Он (Юпитер) преподнес мне имя сына; принятие (заметьте хорошо) не противоречило делам, которые мы совершаем. О, если бы и индусы верили, что я бог. Молва ведь помогает войнам, и часто то, что считалось ложным, заступало место истины» (Курций, VIII кн., § 8). Этими немногими словами он убеждает простаков в явной выдумке и в то же время намекает на причину обмана. Это сделал также и Клеон в своей речи, в которой старался убедить македонян согласиться с царем; рассказывая с удивлением о славе Александра и перечисляя его заслуги и придав обману вид истины, он переходит затем к разъяснению выгоды этого взгляда: «Персы, конечно, не только благочестиво, но и разумно почитают царей своих в числе богов; ведь величество есть оплот благосостояния», и, наконец, заключает, что «сам он при входе царя в пиршественную залу повергнется ниц. Это же и остальные должны делать и в особенности одаренные мудростью» (см. в той же книге VIII, § 5). Но македоняне были более разумны; и люди, за исключением разве совершенных варваров, не позволяют так явно обманывать и превращать себя из под данных в бесполезных для себя рабов. Но другие легче сумели убедить [себя], что величество священно и заступает на земле место Бога, что оно устанавливается Богом, а не по выбору и соглашению людей и что оно сохраняется и защищается особым промыслом и божественной помощью. И подобным образом монархи для ограждения своего господства выдумывали и другое. Все это я пропущу и, чтобы перейти к тому, к чему я хочу [перейти], отмечу и разберу, как я сказал, только то, чему некогда божественное откровение научило с этой целью Моисея.