Бои местного значения

— На фронте жив остался? Жив. А она убила его в тылу. Своего убила на дороге, — доказывал мне пожилой боец — казах с винтовкой наперевес, как во время атаки.

С большим трудом нам удалось отстоять водителя от расправы на месте. Хорошо, что нас знали как однополчан, прислушивались к нашим заверениям, что шофера будет судить трибунал, если он виновен.

По приказу капитана Богданова за руль сел Федор, который умел водить машину. Как только заработал мотор, человек двадцать навалилось сзади на полуторку, и она выехала на дорогу. Богданов шепнул мне на ухо, что шофера надо быстрее отправлять, пока никто не узнал, что от него несет перегаром как из винной бочки.

Тело капитана Кулиша положили в кузов. Старшим по званию на месте оказался капитан Богданов. Он и распоряжался в сложившейся ситуации. По его предложению было решено похоронить капитана Кулиша на кладбище армейского госпиталя. Для похорон направить туда Леонида, Федора, санинструктора и старшего лейтенанта, командира стрелковой роты из батальона. Шофера посадили в кузов под охраной. Туда же сели все сопровождающие, закрыли борт, и машина медленно покатилась в сторону госпиталя.

Капитан Богданов снял шапку и склонил голову над убитым.

Человек сорок бойцов и командиров с обнаженными головами стояли на шоссе, провожая машину, пока она не скрылась из виду. Все были подавлены случившимся — такой нелепой гибелью человека.

— Становись! — скомандовал Богданов, подняв руку вверх.

За ним построились по двое в затылок.

— Шагом марш!

Строй шел по обочине дороги, обходя лужу крови, а в голубом поднебесье все так же светило солнце. Утихли голоса на дороге. Временами навстречу прямо в лицо дул порывистый ветерок. Ни сзади, ни впереди не было видно ни одной машины. Казалось, что ничего не случилось. Только сорок человек шли молча с опущенными головами по разбитому шоссе.

В деревню, вблизи железнодорожной станции, где расположился полк, пришли вечером. Все дома были уже заняты. Пришлось нашей группе офицеров резерва довольствоваться баней на огороде у мелкого ручья. Нам с Богдановым отвели почетное место на настиле, где посетители обычно парились и хлестали себя березовыми вениками. В темном углу кто-то ворчал по поводу нынешней ночевки.

— Нам, конечно, не привыкать. Мы можем и в бане, как на постоялом дворе, перекантоваться, но просили бы не забывать, что мы только вылезли из болот и землянок, в которых зимой и летом под ногами хлюпала вода! Приятнее было бы переночевать в жилище с нормальными окнами и дверьми, а не в темной, закопченной конуре.

— Это ты мне говоришь? — спросил Богданов.

— Частично.

— Тогда и я тебе частично: надо вовремя являться, а не к шапочному разбору. Ты же знаешь, почему мы задержались.

Голос умолк. Ночь прошла спокойно. Правда, утром мы обнаружили отсутствие двух офицеров из нашей команды. В бане они не ночевали. Не ночевал и тот, кому не понравилась баня. Как потом выяснилось, все они устроились на постой у деревенских девчат. А мы в ожидании эшелона прожили в этой бане три дня.

По вечерам, в темноте, как всегда, рассуждал вслух капитан Богданов. Его внимательно слушали. Говорил он медленно, без лишних подробностей, но в его мыслях сквозила щемящая тоска по дому, по работе, по знакомым, с которыми у него было связано много всяких воспоминаний: грустных, смешных, забавных.

— Кто из вас был в Ленинграде? — спросил как-то перед сном Богданов.

Оказалось, что почти никто не был. Я был проездом.

— Приглашаю вас всех в Ленинград после войны. Вы будете моими гостями. Пароль для всех: «Явился по приглашению, полученному в бане». Я вам покажу Ленинград. В нем я родился и жил, и знаю каждый камень. Ленинград — это история. Каждый дом, каждая улица, каждый камень — это тоже история. Одним словом, я буду у вас экскурсоводом. По случаю вашего приезда я надену темно-синий костюм (он у меня висит на распялке в шкафу), белую рубашку, галстук в горошек и, конечно, свой фронтовой орден Красной Звезды. Представляете?.. Большая Красная Звезда на строгом темно-синем костюме! Пойдем мы с вами по Невскому, а потом по набережной Невы…

— Мечтал солдат в окопе вернуться в край родной… — грустно произнес вслух лейтенант, пописывавший тайком стихи. Он их никому не читал, но все знали, что он пишет. Его можно было застать в позе, отрешенной от окружающего мира. То он долго и неподвижно смотрел в одну точку, что-то отыскивал глазами в мартовском небе, то, прислонившись к дереву, весь в раздумье прислушивался к ручью, пробивавшемуся из-под снега на поверхность.

— Без мечты жизнь слишком буднична, — ответил ему Богданов.

— Ты тоже не был в Ленинграде?

— Нет, не бывал.