Бои местного значения

– Я здесь. Как понял, ответь.

Власьев испытал не просто вспышку радости от того, что не обманулся в своих ожиданиях и надеждах. У него, словно в скоротечном бою, пошел перебор вариантов – как с наибольшим успехом и эффектом использовать последний шанс.

Заключенные теснились в темном ящике, возились, толкались, вскрикивали и спорили, будто не ждала их в ближайшее время печально известная Владимирская тюрьма, где и эта тесная клетка будет вспоминаться с тоской. Ведь какая-никая, а жизнь пока еще дорога.

Поэтому, приняв сигнал, Власьев ответил так, чтобы и Шестакову понятно было, и в контексте обстановки звучало естественно.

Ткнул локтем в бок соседа:

– Ну, че ты растопырился, понял, нет? Сидим, бля, как кильки в банке. Ни повернуться, ни дух перевести. Что за толпа, ни одного вора с понятием. Или есть? Счас рассветать начнет, будем разбираться или как? – и движением ноги ответил Шестакову, что все понял и ждет дальнейшего.

Пока нарком составлял в уме короткую и емкую фразу, которой следовало сообщить Власьеву линию поведения, откликнулся вроде бы даже мягкий, но ощутимо авторитетный голос из противоположного угла.

– Еще один законник? Кликуху дай.

– Сам назовись, – ответил Власьев. – Мою кликуху, если кто и слышал, так давно в земле лежат. И мы сейчас на смерть едем, если кто не понял еще. Ты из каких?

Человек напротив вдруг смолк. Даже Шестаков слышал, как он задышал неровно. Наверное, понимал в психологии, на своем, конечно, уровне, и тоже уловил дуновение надежды. Или чего-то другого.

– А ну, пономарь, пересядь ко мне. Прошлепаемся.[19]

– За базар ответишь. Хиляй сам сюда, – огрызнулся Власьев злым, требовательным голосом.

Короткая суматоха в темноте, человек с серьезным голосом кого-то передвинул и опустился на скамейку рядом с Власьевым.

– Ну? Так ты кто? Я – Косой. Или – Колян Витебский… Шесть ходок. По масти – шниф по фартам. А сейчас лепят 58—10 через первую, сто девятнадцатую и сто вторую сверху. (Шестаков откуда-то вдруг понял, хотя и не знал никогда статей Уголовного кодекса 1926 года, что человеку этому вменяют грабеж социалистической собственности, но не просто так, а с умыслом на измену Родине и подрыв советской власти. То есть – вместо законных пяти-восьми лет светит ему как бы не расстрел.)

И с удивлением услышал ответ старлейта. Будто бы и тот хорошо разбирался в уголовных и политических статьях, а кроме того, знал и собственно воровские дела.

– А я, – шепнул на ухо собеседнику Власьев, – я – Пантелеев Питерский…

– Да ты что? Охренел? Кому туфту заправляешь? Леньку ж убили еще в двадцать третьем…

– Ты что, мертвым меня видел?

– Братва говорила… В газетах писали…

– Ну и … Пусть дальше пишут. А я живой. Лучше меня никто из тюрем не уходил. Из Крестов – два раза. С Гороховой – тоже. Жить хочешь? Со мной пойдешь?

Долгая пауза. Настоящему вору, да еще в клетке тюремной машины, услышать вдруг имя отчаянного налетчика давних нэповских времен, который давно стал легендой, прославился и дикой жестокостью, и своеобразным бандитским благородством, многократно уходил из рук угрозыска и чека, а потом будто застреленного при странных обстоятельствах, было так же и жутко, и радостно, как апостолам узнать о воскресении Христа.

Но одновременно, как Фоме неверующему, требовалось подтверждение.

– А где ж ты парился пятнадцать лет? И вдруг объявился, чтобы попасться, как фраеру? Да где – в сраном Кольчугине? Порожняк гонишь…

– Толковище будет, ты мне предъяву сделаешь. Или я тебе. А сейчас вопрос – на атанде поддержишь?

Власьев говорил медленно, старательно подбирая нахватанные еще в первые годы своей новой жизни слова и выражения. Тогда в монастыре «Нилова пустынь» образована была колония малолетних преступников, вроде макаренковской, и леснику-бакенщику приходилось общаться с ее обитателями почти ежедневно. Когда по делу, а когда из любопытства просто.

– Какая атанда, в железах?

– Нормальная, на рывок. Моя специальность. Тут еще блат в доску есть или одна шелупонь голимая?

– Зуб не дам – на особняк хожу… Но двое – на брусов шпановых кочуют. А скажешь, что делать, на слам иду. Мне терять нечего.

– Договорились.

Шестаков слушал весь этот разговор, в свою очередь удивляясь неожиданным талантам бывшего аристократа. Или книжек он прочитал много в своем лесном затворничестве, или имел контакты не только с лесной флорой и фауной.

Ему стало даже интересно, что дальше будет, словно бы не он сам выступал инициатором и главным действующим лицом предстоящего действа.

– Мне про тебя много штрихи бармили, – продолжил разговор шепотом Косой. – Как же ты здесь заместился?

– Так масть легла. Как заместился, так и сплетую.

– Сплетуешь? В ланцухах, отсюда, два болтухи с трубками за дверью?

– Увидишь. Только не лажанись, когда момент придет.

Очевидно, в голосе Власьева прозвучала такая убежденность, что вор аж задохнулся:

– Да я, да… сукой буду.

Наступила пауза.

Шестаков простучал по ноге Власьева:

– Попроси у конвоя закурить…

– Эй, начальники, – тут же откликнулся Власьев, стукнув кулаком в дверцу, – будьте людьми, окурочек суньте…