Без лишних раздумий, Дубный обрушивает на меня Каменный град — массивные куски породы летят прямо ко мне, как лавина. Я, стараясь держаться в рамках префектского стиля, отвечаю геномантией. Швыряюсь биомолниями, вытягиваю руки, превращая их в длинные, живые щупальца, которые извиваются, перехватывая удары. Каждое движение —попытка отбить его натиск и получить преимущество.
В один миг я специально подпускаю Дубного к себе. Он оказывается прямо рядом. Я подставляюсь под удар, и каменная пика молниеносно пронзает мою утолщенную шкуру. Резкая, острая боль пронизывает тело. Но Дубный, молодец, не останавливается: ещё один удар — и снова боль, новая пика находит свою цель. Моя одежда начинает темнеть от крови, просачивающейся через разрывы. Еще несколько ударов пронзают мое распухшее тело.
Я падаю на землю. Дубный, самодовольно возвышаясь надо мной, смотрит, как на побеждённого, и с торжеством произносит:
— Ты покойник, макаронник. Я победил.
А бывший легионер неплохо играет. Браво. Только вот сейчас наступит мой сольный номер.
Я рычу, отлепляясь от земли и с трудом вставая на ноги. Кровь стекает из ран, но мне плевать.
— Рано радуешься, русский!
На край арены подскакивает Марк Антоний. Лицо эквита — смесь ужаса и отчаяния.
— Монсеньор…! Префект Луций, вы истекаете кровью! — его голос дрожит, он тянет руку, как будто надеется отговорить меня. — Сдавайтесь, мы немедленно вызовем Целителя!
Но я лишь с трудом распрямляюсь, сплевываю кровь, смотрю ему прямо в глаза и, не отворачиваясь, бросаю:
— Нет, Марк, это бой насмерть.
Он округляет глаза:
— Но… монсеньор…вы погибните!
Я поднимаю руку, заставляю его остановиться. Улыбка скользит по моим губам, кривоватая, будто порезанная болью:
— Марк… слушай меня. Ты мне был как сын.
Эквит не выдерживает и плачет:
— А вы… вы для меня были как отец.
Я ухмыляюсь, быстро подмигиваю ему.
— Передай моей жене, пусть найдёт себе нового мужа. Я не возражаю — пусть он будет моложе, красивее, умнее, воспитаннее и, главное, не такой, как я, долб…в общем, достойный человек.
Марк Антоний, не сдерживая слёзы, глубоко вздыхает. Он заставляет себя улыбнуться и тихо произносит:
— Вы всегда отдавали всего себя Провинции, монсеньор, — он оборачивается на гвардейцев и орет: — Аве, префект Луций!
— АВЕ, ПРЕФЕКТ! — громогласно вторит гвардия. И многие эквиты плачут на этих словах.
— Аве, Рим! — ору я, прежде чем рвануться в последний бой префекта Луция.
«Дубный! Жги!»
Поле вокруг превращается в безумие — камни взлетают в воздух, словно разъярённые звери, огонь клубится со всех сторон, как живое, ревущее существо. Дубный размахивает руками, создавая вокруг нас круг из пылающих валунов и жара, запирая меня в этом пекле.
И тут, без единого звука, прямо в огненное пекло проскальзывает Ледзор, укрытый ментальной невидимостью. Ни один римский сканер не сможет засечь морхала. Под мышкой у него — обугленный труп Луция, бережно сохранённый для этого финального акта. Одиннадцатипалый бросает тело мне под ноги и коротко кивает, дескать, пора убираться.
Дубный открывает коридор в огненной стене. Я бросаю последний взгляд на этот горящий хаос, чуть усмехаюсь и, бесшумно отступая вместе с Ледзором, оставляю позади «последний след» префекта Луция — обугленный труп. Всё выглядит безукоризненно: обугленная плоть, согнутые, словно в последнем мучительном движении, руки. Никто не усомнится в его «смерти». Даже если кто-то рискнет проверить, ДНК-тест подтвердит кончину.
— Хрусть да треск! Ну и жарень там! — выдыхает Ледзор, стоит нам оказаться за бронемобилями тавров. — Думал, что растаю. Граф, ты вообще меня слышишь?
— Не прибедняйся. Ты всё же не снеговик, а Грандмастер, — отмахиваюсь от жалоб морхала.
Дальше я наблюдаю за ареной глазами Светы. Когда пламя стихает, Дубный стоит среди тлеющих камней, словно монумент своей «победы».
Марк Антоний бросается к обгорелому телу префекта, падает на колени и, забыв обо всём, рыдает, не сдерживая себя. Затем, собравшись, он поднимается и, холодно глядя на Дубного, бросает, сдерживая рвущуюся ярость:
— Ланг ваш, но не слишком ликуйте, русские. Я вас запомнил. И однажды, когда представится случай, я брошу вам вызов, граф Данила Филинов.
Дубный лениво поправляет:
— Граф Вещий-Филинов, попрошу.
Эквит замирает, сжимая кулаки.
— Я запомнил, — кивает Марк Антоний.
Ну вот и завершилась война с римским префектом. Он погиб смертью героя, хех. Едва я незаметно устраиваюсь в бронемобиле, меня тут же встречают Камилла и Настя, сияя от радости, и обнимают так, будто я три года был в осаде. Чуть позже и Светка устраивается рядом, ухмыляясь:
— Ну что, девочки, скажу вам честно — наш муж та еще хитрая морда! —замечает она, не сдерживая улыбки. — Я хрен знает, как этот цирк сработал, но он сработал! Римляне сдались! Очуметь!
Повод для радости действительно есть. Без единого серьёзного сражения, если не считать нашей горячей стычки с Луцием в его шатре, нам удалось одолеть тысячную армию рода Авит.
Выслушав донесение, Цезарь с раздражением проговаривает сквозь стиснутые зубы: