Бояре висячие

Это оказалось совсем не просто — определить для себя Москву. Облик города, дома, улицы — все отступает перед первыми впечатлениями московской городской жизни, слишком многолюдной, слишком шумной и конечно же необычной.

На второй день по приезде де Брюина — Крещение — праздник водосвятия. И путешественник боится пропустить какую-нибудь подробность в этом сказочном зрелище на льду.

«В столичном городе Москве, на реке Яузе, подле самой стены Кремля, во льду сделана была четырехугольная прорубь, каждая сторона которой была в 13 футов, а всего, следовательно, в окружности прорубь эта имела 52 фута. Прорубь эта по окраинам своим была обведена чрезвычайно красивой деревянной постройкой, имевшей в каждом углу такую же колонну, которую поддерживал род карниза, над которым видны были четыре филенки, расписанные дугами… Самую красивую часть этой постройки, на востоке реки, составляло изображение Крещения…»

Церковь Николы в Пыжах Стрелецкой слободы Грибоедова. Москва.

Но странно, отдавая должное мастерству живописцев, де Брюин не поинтересовался ими: как живут, что собой представляют. Может, не увидел никакой разницы с их европейскими собратьями? Да и откуда ему было узнать, что каждый русский живописец в те годы — доверенное лицо самого Петра. Да, узнать, передать познанное другим — это то, чему должно было помочь искусство. И сам художник. Ибо, убежден Петр, человеку, занимающемуся таким искусством, понятен и близок смысл всех происходящих в государстве перемен. Он не повернет к прошлому, не изменит духу реформ. И вот сопровождают живописцы — никто другой! — транспорты с оружием, чтобы «доглядеть всякое воровство». Наблюдают за изготовлением и распределением только что введенной гербовой бумаги, проверяют военного значения стройки — те самые живописцы, кто писал шатры над прорубью Москвы-реки (с рекой де Брюин все-таки ошибся: Яуза оставалась в стороне).

Спустя еще несколько дней по приезде де Брюина пришло известие о победе русских войск над шведским генералом Шлиппенбахом, и совсем особый праздник — представление из живописи и иллюминаций. Де Брюин видел достаточно всякого рода праздников, но здесь иное — наглядный урок и пояснение зрителям, что, если пока еще не все благополучно складывается в войне со шведами, победят все же русская правда и русское оружие. «…Около 6 часов вечера зажгли потешные огни, продолжавшиеся до 9 часов. Изображение поставлено было на трех огромных деревянных станках, весьма высоких, и на них установлено множество фигур, прибитых гвоздями и расписанных темною краскою. Рисунок этого огненного потешного увеселения был вновь изобретенный, совсем непохожий на все те, которые я до сих пор видел. Посередине, с правой стороны, изображено было Время, вдвое более натурального роста человека; в правой руке оно держало песочные часы, а в левой пальмовую ветвь, которую также держала и Фортуна, изображенная с другой стороны, с следующею надписью на русском языке: «Напред поблагодарим бог!» На левой стороне, к ложе его величества, представлено было изображение бобра, грызущего древесный пень, с надписью: «Грызя постоянно, искоренит пень!» На 3-м станке, опять с другой стороны, представлен еще древесный ствол, из которого выходит молодая ветвь, а подле этого изображения совершенно спокойное море и над ним полусолнце, которое, будучи освещено, казалось красноватым и было со следующею надписью: «Надежда возрождается»… Кроме того, посреди этой площади представлен был огромный Нептун, сидящий на дельфине, и около него множество разных родов потешных огней на земле, окруженных колышками с ракетами, которые производили прекрасное зрелище, частью рассыпаясь золотым дождем, частью взлетая вверх яркими искрами».

Не меньшее впечатление производит и музыка. Де Брюину приходится ее слышать всюду — гобоистов, валторнистов, литаврщиков в военном строю и во время торжественных шествий, целые оркестры из самых разнообразных инструментов вплоть до органа у триумфальных ворот, на улицах и в домах, наконец, удивительное по стройности и чистоте звучания пение певческих ансамблей. Без этого не обходится ни один праздник в Москве.

Но и много позже, когда приходит привычка к пышности и распорядку московских торжеств, де Брюин словно не может сосредоточиться на «мертвой натуре» — архитектуре города. Для него это всегда впечатления разрозненные, неожиданные, подчас ошеломляющие.

Разве можно себе представить что-нибудь великолепнее игры солнца на золоте московских куполов, когда на них смотришь с высоты колокольни Ивана Великого! Правда, де Брюин верен себе — он и здесь успевает добавить, что церквей вместе с часовнями в Москве считается шестьсот семьдесят девять, а монастырей двадцать два и что сам Иван Великий построен еще при Борисе Годунове и это с него упал самый большой колокол, отлитый русскими мастерами.