Боярин Осетровский

Нет, отправься я домой лечиться, Морозовы наверняка бы успели все возможные улики прибрать — к вопросу о том, зачем я так сразу рванул, так сказать, в бой — и ничего доказать я бы не смог. Наверное, надо было бы где-то в укромном месте камеры оставить надпись на стене, типа «Викентий Осетровский мотал здесь срок»… интересно, когда уголовники в камерах нечто подобное пишут — они от скуки маются или тоже на случай, если вдруг понадобится доказать, что они здесь сидели, а не грабили пивную на улице Колтушкина?

Надписи от меня не осталось. А вот одежда в пыточной — осталась. Шапка моя горлатная валялась смятая в углу. Причем то, что она именно моя — неопровержимо доказывала моя собственная эмблема. Сбледнувший Морозов вякнул что-то в стиле «Не мое, подкинули враги!», но я, сбросив кафтан, показал свою исполосованную спину, а потом — кнут, которым меня секли. Добавив, что секли меня для того, чтобы я выдал нечто, необходимое Морозовым для того, чтобы царя извести.

Царевич Иван быстро притащил откуда-то эксперта, который поколдовал над кнутом и сообщил, что кровь на нем действительно моя — эй, а почему у нас в Разбойном так никто не умеет?! — и тут Морозовым окончательно поплохело.

* * *

«…царского величества… Русским государством… Алешку сына Антонова, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».

Хрясь!

— За маму… — прошептала Настя, сжав мне руку, — За маму…

По ее щекам текли слезы. Она ничего не забыла и ничего не простила. И сейчас ее горе наконец-то ее отпускает.

* * *

А дальше был сыск, продолжавшийся несколько недель, почти до самого Нового года… ну, до нашего Нового года, здесь он уже прошел первого сентября. Я просто еще не переключился.

Измена Морозовых была подтверждена и доказана — а попробуйте отказаться под Царским Повелением? — и вот сегодня царь-батющка, в непредставимой милости своей, приказал казнить всех причастных путем отсечения головы.

А мог бы и на колы рассадить, с него сталось бы.

Род Морозовых, кстати, вовсе и не пресекся — остался сын старшего сына, ну, то есть, внук, к которому и перешло главенство в роду. Правда сыну тому — два годика, но тут уже точно не моя проблема, как там он будет родом управлять.

* * *

Бирич-глашатай достал из сумки очередной сверток. Царь государь, сидевший тут же на помосте в кресле с высокой спинкой, почти на троне, оживился и обвел притихшую толпу суровым взглядом.

«…царского величества… Русским государством… Марфушку дочь Васильеву, вышедшего из рода Морозовых… отсечение головы…».

А вы как думали? Если женщины могут служить в приказе, быть главами боярских родов — значит и казнены они могут быть точно так же, наравне с мужчинами, без всяких поблажек. Равенство — оно такое, о двух концах.

И все равно сердце как-то сжалось…

Боярыня, судя по всему из-за крушения всех надежд, шагала к плахе как заводная игрушка, дергаными шагами, без всякого выражения на лице. Босиком в длинной простой рубахе. Споткнулась о плаху, опустилась на нее…

Хрясь!

Даже на отрубленной голове ее лицо нисколько не изменилось…

— Вот и все! — Аглашка толкнула меня острым локтем в бок и довольно улыбнулась. Все ж таки, видимо, какая-то нотка ревности к боярыне у нее проскальзывала, мол, ты ее голой раньше меня увидал… А теперь повод исчез. В корзине на помосте.

Да, Аглашка. Она, узнав о том, что мы собираемся валить из Москвы, и так рванула к нам поскорее, так еще и сколько времени прошло, пока следствие продолжалось. Так что мы уже давно вместе.

Правда, сам отъезд из столицы никто не отменял.

* * *

А вы как думали — за раскрытие коварного заговора царь-батюшка меня вознаградит по-царски? Денег отсыплет, земельки прирежет, шубу со своего плеча? Ага, щас.

Как у царей бывает — не казнил, считай, наградил.

А казнить меня, оказывается, было за что.

Буквально на следующий день после своего похищения-освобождения я был вызван в царские палаты, где, стоя на коленях перед троном, узнал, что я, Викешка Осетровский, как только узнал о готовящемся заговоре — тут же должен был бежать к нему, царю, и немедля обо всем доложить. Да, даже несмотря на то, что речь шла о его любимчиках, да, даже несмотря на то, что я немножечко сидел в плену. У русских, как известно, даже смерть не является уважительной причиной, а тут всего-то какой-то плен. Смог свою орду собрать — смог бы и до царя весточку донести.

А посему — плюс на минус дали… не плюс вовсе, это царская воля, а не математика. Ноль они дали. Вернее — минус, но маленький. Мне милостиво сохранили жизнь — а то я во время этого, скажем так, разговора, чувствовал то приближение лезвия топора к шее, то неструганой деревяшки к другому, более чувствительному месту — однако царь выразил свой гнев тем, что велел мне убираться из Москвы и не попадаться ему на глаза, пока он меня не простит. Куда убираться — ему глубоко по барабану, но он, царь государь, напоминает, что я еще должен себе вотчину найти.