Боярин Осетровский

В итоге: из окна бани торчит голая боярышня, истошно вопящая и размахивающая всем, чем только можно — а у нее есть чем поразмахивать — по двору бежит голый боярич, держась за зад, а за ним несется, одеваясь на ходу, Ржевский. И всё это на глазах у слуг, дворян, родственников… И отца, который, к тому же, прекрасно знает Ржевского, ибо уже ловил его, фигурально выражаясь, на дочке — а если быть конкретным, то за — отчего разозлился еще больше.

Да, Пронского можно понять — если это не позор, то я уж и не знаю, что такое позор.

— Отдаешь своего человека? — боярин ткнул посохом в сторону Ржевского.

— Я уже сказал, что нет. За такой ущерб боярской чести я своего человека сам накажу.

— Выпорешь? — с надеждой подался вперед Пронский. Ржевский побледнел. При всех своих захмычках он — из знатного рода и порка для него — страшнейшее унижение.

— Выпороть? — удивился я, — За такое и всего лишь порка?

Выражение лица Пронского было какое-то… трудноописуемое. Как будто разговор пошел не просто не по плану, а куда-то совсем не по плану.

— Я сошлю его, — я торжественно выпрямился и указал рукой вперед, — в Сибирь!

— Викентий Георгиевич… — прошептал из-за плеча Ржевский, — Сибирь в другой стороне.

— А там что?

— Крым.

— Нет, — громко заявил я, — Ссылка в Крым — это не наказание вовсе! Только Сибирь!

Я указал рукой откорректированное направление ссылки.

— Ну, примерно в сторону Сибири. Далеко-далеко от Москвы, в общем.

В глазах Пронского даже мелькнуло что-то похожее на уважение. Сибирь, для некоторых и в двадцать первом-то веке представляется лесной глушью, где по улицам ходят медведи, а в туалете ты сидишь, отгоняя палкой волков. А уж сейчас-то и вовсе — дикие земли, населенные псоглавцами и антропофагами.

Хуже наказания доя Ржевского и не придумаешь.

— А мне его так-таки не отдашь? — вяло попытался дернуться Пронский.

— А ты его строже накажешь?

Боярин сник. Строже — только казнь, а это на Руси только по приговору. Ну или по желанию царя.

— В обшем, куда я сказал, туда Ржевский и отправится. В том моё боярское слово!

И я ударил посохом о пол. Предварительно глянув, чтобы никому по ноге не угодить. Эффект смажется.

* * *

— Викентий Георгиевич… — осторожно поинтересовался Ржевский, отпив чаю, — А насчет Сибири… Вы пошутили?

Особой надежды в его голосе не было. Боярское слово — тверже гороха, и если уж я пообещал отправить Ржевского в сторону Сибири…

— В саму Сибирь ты, конечно, не поедешь.

— А…

— Правильно — А. Алтай тебя ждет.

— Алтай?!

— Да.

В лице Ржевского было столько горя и порушенного доверия, что я решил дальше не глумиться:

— Ржевский, ты кто?

Все же он был умным человеком, поэтому замешкался с ответом всего на секунду:

— Твой поручик.

— Что это означает?

Глаза вспыхнули радостью:

— Это не ссылка? Ты меня с поручением отправляешь!?

— Конечно. Я думаю присмотреть себе в тех краях вотчину, но сначала нужно разузнать, что там и как. Вот ты это и разузнаешь. Докладывать будешь ежедневно.

Ржевский удивленно открыл рот — и закрыл его. Да, он был умным. И про зеркала Александра он знал

Глава 31

Прошло несколько дней. Ржевский отправился в «ссылку», в сопровождении двух «конвоиров», сиречь — моих стрельцов.

Да, стрельцов. Бывшие бойцы рода Осетровских продолжали стягиваться в Москву, приводили своих детей, некоторые — и внуков, так что моя личная армия уже состояла из сотни с небольшим человек. Поэтому я смог подать в Стрелецкий приказ прошение о включении мои ребят в списки полков, так что теперь я гордый владелец стрелецкого полка Осетровских — кафтаны черно-зеленое, «осетрового цвета», колпак и сапоги — зеленые. Стяг моего полка — а у каждого стрелецкого полка было свое знамя, а как же — корреспондировал — надеюсь, я правильно употребляю это слово, у меня по русскому четверка была — с формой: черный поле, белый крест, зеленая кайма. Для пущего понта я заказал вышить им на шапках знак рода, того самого осетра, который на крокодила похож.

Не просто бойцы — орлы! Нафаня, свежеиспеченный сотник, выстроил мое воинство во дворе терема — кафтаны, как шинели, колпаки не такие высокие и остроконечные, как здесь привыкли, скорее, похожи на отороченные мехом вязаные шапочки, ну, те, что в нашем времени носят несколько неприличное название. У каждого — мушкет, через плечо — перевязь, на которой висит сабля, на груди свисают с этой перевязи деревянные футлярчики-берендейки, смахивающие на китайские бамбуковые колокольчики ветра.

Орлы!

Блин, на это орлиное оперенье ушли остатки моих денег и большая часть той нычки, которая была припрятана у Сисеевых и которую нашла своим Золотым Словом девочка Ав-Ав… блин еще раз — надо прекратить ее так называть, а то забудусь и в лицо к ней так и обращусь. Конечно, боярин может обращаться к своим людям, как захочет, хоть «Навоза кусок!», но, если ты хочешь чтобы тебе служили не за страх, а за совесть — лучше так не делать.