Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус

– Резвый? – заболотский боярин хлопнул ресницами. – А что, ехать куда придется?

При этих словах воевода расхохотался, колыхаясь всем телом, верно, так хохотал бы кит, умей он смеяться:

– Придется, придется, уж так. Князь Михайла передовой отряд сбирает – вот и ты с людишками твоими – туда. За Протокой войско татарское видели, не все, а так, отрядец вроде.

– Вроде?!

– Вот вы и посмотрите – что там да как?

Сразу и выехали, впереди, в авангарде – Павел со своим отрядом, а уж за ним – основная рать во главе с Михаилом Ростиславичем. Конные, пешие: блестят на солнце шеломы; кольчуги, подпруги звенят, колыхаются наконечники копий.

И вот уже остался позади огромный раскидистый храм Святой обители на Протоке, ступенчатый, с широкой галереей и двумя приделами-храмиками. Дальше зимник, как водится, шел по реке, в чем юный князь сразу же увидел опасность, отправив авангард Ремезова влево, на высокий, поросший редколесьем, холм.

Трудно было вздыматься – кони вязли в снегу, пришлось бросить да идти дальше пешком. Верба с красноталом-брединою остались внизу, пошли липы и клены, за ними – сосна, ель. Там, в ельнике, и остановились – на вершине холма. По сторонам глянули…

– Ох ты ж, Господи, мать честная! – не выдержав, промолвил Неждан. – Сколько ж их тут! Как саранчи…

Павел нервно поскреб подбородок – с высоты хорошо видно было растянувшееся в низине – верстах в трех – войско. Огромное, оно ползло толстой змеей, ядовитой гадиной, играя на солнце отблесками оружия и доспехов. Хвост гадины терялся меж дальних холмов в синей туманной дымке, голова же быстро приближалась – уже хорошо можно было рассмотреть разноцветные бунчуки и копья.

– Митоха, Яков – остаетесь здесь. Наблюдайте! Если что – шлите гонца, – быстро распорядился Ремезов. – Я же доложу князю.

Спокойно выслушав доклад, Михаил Ростиславич тут же послал пару сотен на холмы – контролировать ситуацию, и, если что – навалиться в самый последний момент, ударить, отрубить ползущей гадине голову.

Основные же силы спешно выстроились поперек реки – от берега к берегу – никакой иной дороги тут не имелось.

– Ничего, – выхватив меч, князь подмигнул Павлу. – Тут их и встретим – никуда не денутся. Да и не обойдут – холмы, а там – наши люди.

– То так, – согласно кивнул боярич. – Но больно уж их много.

– Ничего… – снова повторил князь, вглядываясь в излучину, откуда – вот-вот уже – должны были появиться враги.

И они появились. Возникли, словно б из ничего, будто бы привидение, морок. Тускло сверкало на кожаных латах солнце, играло на стальных шлемах, на палицах, на обнаженных саблях…

Дернулся синий бунчук… Наконечники копий упали вниз, вытянулись плотоядно, словно тысячи ядовитых жал, и в нетерпении задрожали – скорей бы, скорей – испить вдосталь кровушки, ворваться, пронзить живое трепещущее тело!

– Щиты – вверх! – полетел по шеренгам ратников приказ молодого – но уже весьма опытного – князя.

И правда – сейчас – вот сейчас! – уйдут в небо тучами стрелы, взовьются и упадут смертоносным дождем, как всегда и бывало.

– Лучники… – снова прошел приказ. – Стрелы готовь!

Павел прищурился – еще посмотрим, кто кого, еще поглядим… Жаль, конечно, что он не был сейчас со своими людьми – просто не успел к ним вернуться, что ж… Все дрожало! И руки, и губы… Но страха не было – лишь злое нетерпение: ах, тварюшки, явились на нашу землю? Тогда уж получите по полной.

Не было больше ученого, исчезли без следа и французский студент с комсомольцем, остался лишь молодой боярин Павел Петров сын Заболотский. Смолянин. Русич. Ратник.

Колыхнулся в левой руке алый, с белым драконом, щит, упало на клинок солнце… Ну! Идите же сюда, супостаты! Ищите свою смерть. Скорей же!

Дернулся в стане врагов белый бунчук… Поднялись копья. Застыла татарская рать… Что такое?

Шагов пятьсот не дошли, всего-то… Видно, удумали какую-то злую хитрость.

– Ой, гляньте-ка – скачет!

Из вражьих рядов выехал тяжеловооруженный всадник – конь его был прикрыт латами из тонких железных пластинок, такие же латы имелись и на всаднике, на груди же золотом сверкало зерцало, качались над стальным шлемом красные перья. Всадник ехал один, не спеша… парламентер, что ли? А похоже на то! Вот, не доехав, спешился. Выхватил из ножен тяжелую саблю… бросил в снег! Отстегнул скрывающее лицо бармицу… снял шлем.

Улыбнулся широко… рассыпал ветер темные, с рыжиной, волосы – целой копною…

– Господи… – еле слышно прошептал Ремезов. – Ирчембе-оглан!

– Что такое? – все же услышал князь.

– Знакомец старый.

Михайло Ростичлавич тоже снял шлем:

– Что ж, поглядим, что твоему знакомцу надо. Он по-нашему-то говорит ли?

– Очень хорошо, княже.

Степной рыцарь, подойдя ближе, вежливо склонил голову:

– Я – Ирчембе-оглан, багатур степей, желаю говорить с вашим воеводой. Не от своего лица, а от князя и темника Орда-Ичена.

– И что же хочет твой князь? – назвав себя, осведомился Михайло. – Смоленск?

– Нет, – покачал головой посланец. – Смоленска не хочет. И великий хан наш Бату войны с вами не ищет, ибо завещана монголам иная дорога – на Запад, к последнему морю.