Боярские дворы

Еще в XIX веке один из первых историков русского искусства – П. Н. Петров высказал предположение, что под именем Андрея Бесящего скрывается Андрей Матвеевич Апраксин. Был Андрей Апраксин одним из приближенных бояр брата Петра, Ивана Алексеевича, состоял в дальнем родстве и с самим Петром. Сестра Апраксина, Марфа Матвеевна, была женой другого брата царя – рано умершего Федора Алексеевича. Правда, ни П. Н. Петров, ни последующие исследователи не заинтересовались происхождением неуважительного прозвища, трудно объяснимого в отношении человека такого высокого положения. В связи же с Преображенской серией возникал другой, еще более недоуменный вопрос: что побудило Петра поместить в ассамблейной зале портрет Андрея Апраксина, в общем достаточно далекого от его деятельности?

Снова долгие розыски и постепенно складывающийся ответ, в котором все было как будто наоборот. Да, в отличие от двух своих братьев, ближайших соратников Петра, Андрей Апраксин вначале не интересовался преобразовательными идеями Петра. Они его не занимали, а боярская привычка тешить свой норов постоянно приводила к столкновениям с Петром. Вольный дух старого боярства истреблялся царем жестоко и неуклонно.

Среди молодецких выходок Андрея Апраксина одна отличалась особенной бессмысленностью. В 1696 году под Филями он со своими людьми «смертно прибил» стольника Желябужского с сыном, а при допросе отрекся от своего поступка. Взбешенный Петр приговорил его к особенно высокому штрафу и... битью кнутом. От этого последнего позорного наказания Апраксина спасли только неотступные просьбы сестры, царицы Марфы, которая буквально на коленях вымолила у царя для него прощение. Битье кнутом было заменено прозвищем Бесящей, которое оказалось увековеченным на специально написанном портрете как предостережение и напоминание всей остальной боярской вольнице. В такой же роли одержимого Апраксин вынужден был принимать участие во всех действиях Всешутейшего собора, выставляемый Петром на всеобщее осмеяние. Чести быть Нептуном ему бы никто не предоставил.

По сравнению с другими преображенскими портретами портрет Якова Тургенева оказался в наилучшем положении. Забранный в свое время в Гатчину Павлом I, который старательно собирал все, что было связано с памятью Петра I, портрет перешел затем в Русский музей и теперь открывает залы нового русского искусства, вернее, собственно живописи.

Немолодой мужчина в широко распахнутом кафтане, подпоясанный ярким узорчатым, возможно, слуцким поясом, с палкой или, может быть, жезлом в правой руке. Бледное, почти испитое лицо под темной, придерживающей волосы повязкой, усталый и недоверчивый взгляд умных глаз. И прямо над головой по фону, крупной вязью старинного шрифта: «Яков Тургенев». Каталог Русского музея добавляет к этому, что портрет принадлежит кисти Ивана Одольского и написан в 1725 году.

«Извольте прислать мне Адольского немедленно... у нас налицо старые... уже не годятся. А потребны оные (портреты. – Н. М.) будет...» Это обрывки записки с приказом Петра, записанным его секретарем в 1720 году.

И 1725 год. «Доношение»: «В Канцелярию от строений доносит живописец Иван Одольский, а о чем тому следуют пункты: 1. Ее императорского величества именным указом повелено мне, нижайшему, написать четыре персоны, а именно: князь папы Строева, господина Нелединского, господина Ржевского, малого Бахуса, который живет в доме ее императорского величества. 2. А на письмо помянутых персон к живописному делу надлежит потребности, которые объявлены ниже сего...» Дальше подробный список материалов.

Два архивных документа, очень давних, на первый взгляд никак не связанных друг с другом, но между ними поместилась история шутовских портретов. Впрочем, никакой особенной истории не было.

Едва ли не в каждом очерке об искусстве тех лет упоминается о том, что любивший развлекаться Петр заказал целую серию портретов своих шутов. Большую часть заказов выполнил Иван Одольский. Имена других художников неизвестны.

Редко приходит в голову оспаривать традиционные утверждения, или ставить их под сомнение. С ними каждый историк искусства знаком чуть ли не со студенческой скамьи. Они стали своего рода таблицей умножения. Кто станет складывать на палочках, сколько будет восемью восемь? Память услужливо и безотказно подскажет ответ, прежде чем успеешь подумать о самой возможности подобного опыта. А что, если все же попробовать чуть-чуть высвободиться из-под ига профессиональных представлений...

На первый взгляд никакой надежды обнаружить здесь «Нептуна» не было. Но, раз обратившись к какому-нибудь произведению, всегда лучше по мере возможности закончить связанные с ним розыски. Разве угадаешь, на каком повороте архивных путей может открыться необходимая тебе подробность? В конце концов, в известных документах не фигурировало имя Якова Тургенева. Историки только строили предположения, что он подразумевался под именем Бахуса.