Боярские дворы

"На возвратном пути из театра весь сад уже горел огнями; на пруду плавали лодки и гондолы с песенниками и хорами музыкантов; два обелиска по обеим сторонам пруда представляли два ярких маяка, вдали горели щиты о вензелевыми изображениями императрицы и сыпались целые каскады разноцветных огней.

Перед началом фейерверка государыне подали механического голубя, и с ее руки он полетел к щиту с ее изображением и парящей над нею Славой; вместе с этим щитом в один миг вспыхнули другие, и пруд, и сад залились ярким светом.

Во время фейерверка разом было пущено несколько тысяч больших ракет, и иностранцы, бывшие на празднике, удивлялись, как частный человек мог тратить несколько пудов пороху для минутного своего удовольствия.

На этом празднике бесчисленные толпы народу гуляли целую ночь. В галерее был ужин, во время которого пели певчие.

Государыня возвратилась с праздника по дороге, освещенной вплоть до Москвы плошками, фонарями, смоляными бочками. Когда царица подъезжала к Москве, то в столице били утреннюю зарю.

По преданию, граф повторил такой праздник еще два раза — 1-го августа и потом 6-го августа. На первом из этих праздников между прочими пьесами на театре был поставлен балет, не игранный еще на императорском театре: «Инеса де Кастро», сочинения Канциани".

При этом личная жизнь П. Б. Шереметева складывалась далеко не слишком счастливо. Он остается в одиночестве, потеряв нежно любимую жену и дочь, просватанную за Никиту Ивановича Панина. До конца дней в спальне графа висел неоконченный его портрет, который пятнадцатилетняя дочь не успела дописать. По-видимому, его не слишком радовали и почести, оказываемые ему московским дворянством: сначала П. Б. Шереметев был избран уездным, а затем и губернским предводителем дворянства старой столицы. К моменту своей смерти, в конце 1788 года, граф был обер-камергером, кавалером ордена Андрея Первозванного и владельцем около 200 тысяч душ крестьян в принадлежавших ему 1266 населенных пунктах. При всех своих поражавших современников прихотях он оставался расчетливым и осмотрительным хозяином, тратя на них никак не больше того дохода, который ему давали его поместья.

Со смертью Петра Борисовича прекращается развитие Кускова. Интересы его единственного наследника — Николая Петровича — обращаются к Останкину. Из Кускова берут мебель, картины, предметы обстановки без счета и без отдачи. Памятью об ущербе 1812 года оставались долгое время продолжавшие висеть на стенах два портрета самого графа, изрешеченные множеством пуль, и Варвары Алексеевны — порезанный штыком или шпагой. Дальнейшему разорению усадьбы способствовали опекуны рано осиротевшего Дмитрия Николаевича — сына Николая Петровича и знаменитой Параши Жемчуговой. В Останкине появляются многочисленные арендаторы, меньше всего думавшие о сохранении былых «затей». Из московского обихода постепенно исчезает широко распространенное в XVIII веке выражение — «на шереметевский счет» — бесплатно, возникшее из правил Кускова. Частичное восстановление усадьбы смог осуществить в семидесятых годах XIX века Сергей Дмитриевич Шереметев.

Сегодня ансамбль усадьбы складывается из сохранившейся наиболее ранней по времени церкви Нерукотворного Спаса (1737–1739, с колокольней 1792 года), дворца, строительство которого осуществляли по проекту Ш. де Велльи крепостные архитекторы Ф. С. Аргунов, М. Ф. Миронов, Г. Е. Дикушин при участии известного московского зодчего К. И. Бланка (1769–1775), и пяти садовых павильонов. Итальянский домик был выстроен в 1754–1755 годах архитекторами Ю. И. Кологривовым и Ф. С. Аргуновым. Оранжерея (1763–1764), приписываемая Ф. С. Аргунову, первый по времени строительства Голландский домик (1749–1751) и Эрмитаж (1765–1767), построенный, по-видимому, с участием К. И. Бланка. Оперный театр не сохранился. Изменившиеся вкусы владельцев оказались для усадьбы такими же губительными, как в свое время постой частей маршала Нея.

Театр волшебной подломился,
Хохлы в нем опер не дают,
Парашин голос прекратился,
Князья в ладоши ей не бьют;
Умолкли нежной груди звуки,
И «Крез меньшой» скончался в скуке.

Этими строками отметил закрытие театра в 1800 году родной племянник Натальи Борисовны Долгоруковой-Шереметевой поэт И. М. Долгоруков.

«Великолепие, которому нет равных»