Боярыня Матвеева

Вера Русакова Боярыня Матвеева

Часть 1. Время выбирать

Глава 1

7161 год от сотворенья мира[1]/ 1652 год от Рождества Христова

Декабрь

Москва, Немецкая слобода

Немногочисленные родственники, друзья и соседи прощались с коммерсантом Вольфгангом Краузе.

Поскольку у католиков слободы не было своего священника, положенные молитвы читал Герман Бек, один из единоверцев усопшего.

Мэри – вдова сына Краузе, дочь доктора Гамильтона, высокая двадцатидвухлетняя женщина с правильными чертами бледного лица и светло-карими глазами, бросила первую горсть земли; её примеру последовал племянник покойного Пауль – крепкий, красивый, кудрявый парень с постоянной веселой улыбкой на лице.

Когда участники скорбного действа гуськом потянулись с кладбища, Пауль по неизменной своей привычке каждому сказал нечто приятное:

– Гретхен, – весело спросил он жену Бека, – что-то ты тощая. Твой святоша тебя так и не обрюхатил?

Госпожа Бек вздрогнула, словно её ударили, и постаралась отстать от весельчака.

– Повежливее, – угрожающе сказал Герман, но Пауль только хохотнул: Герман ничего не мог ему противопоставить в кулачном смысле.

– Вам больше крышу не поджигали? – игриво поинтересовался затем молодой Краузе у госпожи Лесли.

– Нет, – немедленно ответила ему закалённая в различных приключениях дама, – а жаль. Я бы тебя поджарила!

– Га-га-га!

Муж дамы – генерал Лесли, старый авантюрист, одинаково прославленный как храбростью, так и различными дикими выходками, одна из которых кончилась вышеупомянутым поджогом и едва не кончилась его казнью – одобрительно хмыкнул.

– Вот повеса! Даже на похоронах способен смеяться.

В столовой дома Краузе был накрыт поминальный стол. Едва успев усесться, Пауль Краузе громогласно заявил:

– Всё старьё! Выброшу!

Мэри, в строгом черном платье и черном чепце, стояла во главе стола, зорко оглядывая блюда, гостей и повторяя про себя порядок необходимых ритуальных действий. Несколько секунд в её душе боролись между собой желание соблюсти приличия и ненависть к Паулю; приличия победили. Она произнесла небольшую речь и попросила помянуть добрым словом покойного.

К сожалению или к счастью, повесу Пауля соображения приличий не беспокоили.

– Заплачу долги и наведу порядок на фабрике, – радостно сообщил он через несколько минут.

Глаза Мэри недобро блеснули.

– С какой радости ты собираешься наводить порядок на чужой фабрике?

– Как это на чужой? Я – наследник!

– Мне не хотелось обсуждать эти вопросы в столь скорбный день…

– Фу-ты-ну-ты! Поменьше пафоса, зануда!

– …но раз ты настаиваешь, изволь: господин Краузе оставил завещание.

Выдержав эффектную паузу, молодая женщина с издевательским сочувствием добавила:

– Ты лишён наследства. Фабрика, дом – всё отходит матушке Флоре.

Пауль временно перестал улыбаться.

– Где она, кстати?

– Она плохо себя чувствует и лежит в своей комнате.

– Ну вот, она скоро сдохнет, и я всё равно возьму своё.

– Но пока она, как ты деликатно выражаешься, не сдохла – фабрика и дом её, и распоряжаться или выкидывать вещи ты не можешь.

Поминки обернулись скандалом.

Мать Мэри, Джейн Ферфилд, вдова доктора Гамильтона, перед уходом упрекнула дочь:

– Ты не умеешь себя вести!

Глава 2

Следует долг за любовью,

Но сэкономлю слова, —

Твердо идет за свекровью

Руфь, молодая вдова.

И. Лиснянская. «Руфь»

Прошло два месяца. К большому огорчению Пауля, госпожа Краузе-старшая не умерла. Более того, она пошла на поправку.

Это прискорбное обстоятельство заставило молодого человека предпринять кое-какие действия, а именно: обратиться за помощью к представителям властей.

– Я – мужчина, мне и полагается владеть собственностью, – объяснял Пауль приказному дьяку. – И ты, господин, лучше меня знаешь, что по русским законам собственность должна принадлежать не вдове, а кровным родственникам усопшего.

Это было чистой правдой и полностью соответствовало Соборному уложению[2].

Дополнительным аргументом послужил толстенький кошелёк, перекочевавший из рук Пауля Краузе в руки дьяку Щеглова.

Известие о коварных происках веселого повесы принесла Мэри Краузе её любимая служанка Дарья – беглая холопка Богдана Хитрово. Вообще-то иноверцам запрещалось держать православных слуг, поэтому считалось, что Даша «снимает жильё»; а что бы «жиличка» не вызвала лишнего интереса, её одевали в скромное, но опрятное платье немецкого образца. Даша встретилась на базаре с кухаркой пристава Щеглова, и сработал принцип, который в следующем столетии будет описан Карло Гоцци:

«Беспомощная женская болтливость
Всегда проворней, чем мужской рассудок»

.

После получения известия Мэри долго сидела одна в пустой комнате, мрачная и задумчивая. Затем начала действовать.