Боярыня (СИ)

За окном сверкнула бело-голубая вспышка, и с крыши с мерзким скрежетом-криком сорвалось притихшее было нечто. Вспышки пошли одна за одной, улица за окном наполнилась верещанием и треском, длилось это недолго, но я не могла не заерзать на скамье, пытаясь повернуться к окну, и даже мои потребности отступили от любопытства. Матовое темное стекло не давало ничего рассмотреть, по не слишком довольному моими кривляниями лицу Натальи я рассудила, что все в порядке и беспокоиться уже не о чем.

— Там были люди, — вспомнила я.

— Ай, матушка, — поморщилась Наталья. — А и были, а как услышали звон, так их и не стало. Кто под морами-то ходить будет, кто себе враг?

— И этого ты ждала?

Ну допустим, возле дома нет теперь никого.

— Соберу тебя, матушка, — Наталья наклонилась ко мне и быстро зашептала: — Соберу, будто в приказ, а ты в возок сядешь, там тебя Афонька мой быстро довезет куда надо. У сватьи моей, Фроськи-Хромой, будешь, она и примет у тебя, и выкормит, а там, глядишь, уладится все. Давай только, матушка, скоренько, час ночной, темный, до утра успеть надо. Пятеро да помилуют. А возок твой, — продолжала она, видя, что я очень хочу задать ей вопрос — какая наивность, меня же найдут в два счета! — Возок твой, матушка, не обессудь, Афонька порубит да одежу твою раскидает. Мол, тьма за боярыней лихой и явилась. Никто и искать не будет, не впервой так.

— Мне бы… облегчиться, — сказала я, прикусив губу. — Раз уж пить не несешь.

— Ай, что молчишь, матушка! — возмутилась Наталья, метнулась в угол комнаты и извлекла из-под скамьи крепкий деревянный ночной горшок с расписной крышкой. — А ну-ка, подсоблю тебе.

Следующие несколько минут я могла бы назвать величайшим унижением, не цени я качество жизни выше условностей. Наталья водрузила горшок, к слову, очень чистый, на скамью рядом со мной, резко выдохнув, одним махом поставила меня на ноги, тренированно задрала мои тяжелые юбки и безошибочно усадила меня куда следовало. Я могла лишь поразиться ее навыкам и огорчиться полному отсутствию у меня нижнего белья.

Ребенок затолкался, когда Наталья пересаживала меня с горшка обратно на скамью, и я впервые подумала — кто это? Мальчик, девочка? И есть ли связь между убийством боярина и тем, что я вот-вот должна родить?

Наталья деловито накрыла горшок крышкой и куда-то ушла. Я задумалась — неужели отправилась на улицу? С тем, что творилось в Европе в средние века, я была неплохо знакома, потеки на стенах старинных домов и замков благополучно дожили до моих — прежних — дней и остались запечатлены на фотоснимках, но как справлялись здесь, я не представляла. Откуда-то снизу донеслось тихое, умиротворенное женское пение, а потом я услышала, что по лестнице кто-то идет.

Уверенно, не скрываясь, тяжело, и металлический лязг не оставил сомнений: идут за мной.

Это Командор пришел за своей убийцей. Мертвый боярин грузно ступает по лестнице, ведь только он мог подниматься в мои покои. Вот-вот он призовет меня к ответу за то, что я не совершала — или совершала, будучи в своем прежнем разуме. От большой, возможно, любви немощная боярыня овдовела. Ревность, деньги, да мало ли причин, о которых не знает челядь и тем более не знаю нынешняя я. Что в понятии этого времени — любовь? Покорно подставлять спину побоям?

Все были убеждены в моей невиновности, и что с того, если они сочувственно лезли ко мне с ненужными объятиями, лишь Наталья проявила активное участие в моей судьбе. Скройся, мол, матушка, с глаз долой, повезет, так умрешь родами, а не от голода и холода и не на плахе.

На проем, ведущий в соседнюю комнату, я смотрела не со страхом, а с нездоровым нетерпением, готовая увидеть и бороду, и лысину, и торчащий из шеи нож, но реальность порой превосходит ожидания. В моем представлении приказной дьяк был солиден, долгопол и бородат, а человек, вошедший ко мне без всякого стеснения, был молод, не сказать чтобы юн, в камзоле, узком в талии кафтане, на плечах слепило глаза белоснежное кружевное жабо. Я скользнула по дьяку взглядом — обтягивающие штаны до колен, гетры и башмаки с роскошными пряжками. Бедняга шел по сугробам пешком, и с него натекала на пол лужица.

— Здрава будь, боярыня Головина, — дьяк поклонился, я с интересом вслушивалась в его интонации. Голос выдает чаще, чем прочее, так с чем же ты ко мне пришел, мил человек? — Дьяк сыскного приказа Воронин Роман Яковлевич.

Где-то за моей спиной испуганно вскрикнули Наталья и кто-то еще. Я нащупала в своем платье карман и сунула туда наконец фигурку медведицы-Милостивой. Поможешь мне или нет, местное божество, ведь то, что ты можешь в этом мире, я уже видела?

— Зачем пришел, дьяк? — спросила я так ровно и величественно, что сама удивилась. — Как осмелился в покои мои войти?

— Указ матушки-императрицы, боярыня, тебе ли не знать? — дьяк выпрямился и смотрел мне в лицо, что мне показалось верхом неприличия. — Чай, сам боярин Фадей Никитич указ сей писал: «Поелику дело того требует или на то иная необходимость будет, условностями любыми пренебречь во исполнение долга своего».