Боярыня (СИ)

— Снасильничали тебя или сама? Ну, что молчишь?

— Ну, Гашка? — проскрипела Марья. — Отвечай матушке, коли спросила. Али стыд зенки застит?

— Сама, кормилица, сама, матушка, — поклонилась Гашка. Марья довольно заметила:

— А то! Похотливый грех одно, оговор — другое! — и она встала, поклонилась мне тоже: — Ты, матушка, баб да девок не слушай, коли кого оговаривать станут. Как Справедливым молвлено? «Нет греха пуще оговора».

В самом деле? Я изо всех сил постаралась не улыбнуться. И если я поверила, что челядь следует этим заповедям, то так же искренне была убеждена — власть имущие полагают, что религия дана им, чтобы управлять всякой чернью. Так было, есть и будет во все времена и во всех мирах. Но, может, это и была причина, что никто не оговорил меня прямо и что я до сих пор на свободе?

Да, в моем мире оговор тоже считался грехом, поэтому до смерти — до признания — доносчиков и пытали. Ничего для меня еще не закончено, рано мне наслаждаться материнством и огромным хозяйством. В любой момент все может пойти наперекосяк с результатом плачевным, но закономерным.

Марья. Я задержала на ней взгляд. Старая повитуха сейчас очень опасна, пока Наталья бдит и сама смотрит за моим сыном, не подпуская к нему никого, но вечно так продолжаться не может, и Марья легко может выявить наш обман.

— Баб рожавших, — торжественно объявила я, — повелеваю тебе, Марья, обучать искусству повивальному. И как за младенцами ходить. В гостевом домике обустрою родильный дом, и будешь там баб наших и чужих принимать. Как купец Разуваев придет, явишься ко мне и доложишь, что тебе надо. Ткани, веревки какие, снадобья и колыбельки.

В светлице повисло молчание. Бабы очень хотели обменяться многозначительными взглядами, но опасались моего гнева. Марья, которая не боялась уже ничего, спросила:

— А что ходить-то за ними, матушка, за младенцами-то? Помрет, так помрет? Чай, не бояре!

— Что ходить? — переспросила я. — Научить мать пеленать. Кормить. Если молока нет — придумать что-нибудь… — Что придумаешь, когда у меня у самой молока нет? — Да вон кормилиц посадить, — я указала рукой на бабу, у которой молоко очень явно проступало через сарафан.

— Да то ж холопчонки, матушка, — не выдержала Фроська.

Я пожала плечами. Демократия в таком деле бывает лишней.

— А все мои холопчонки и мне решать! А с теми, кто не рожал пока, я после обдумаю, что делать… Все вон, и доложите, как купец Разуваев явится, да в кабинет боярина его проводите. Все вон! Марья, кроме тебя.

Я представляла, как сейчас мечется Наталья, которая, без сомнения, все это слышит. Я была намерена поставить ее над этим богоугодным заведением старшей, но позже, когда оно заработает, когда что-то прояснится со мной и судьбой моего ребенка. Сейчас я дождалась, пока все выйдут, подумала, крикнула хоть кого и приказала принести нам чай с медом и орехами — прежде за собой такой непоследовательности я не замечала, но молодой матери простительно все, — и занялась с Марьей планированием родильного дома.

Она настаивала, что рожать нужно в бане. Баню таких размеров мне негде было взять, и я, чуть не доведя старуху до обморока, рассказала ей о правилах гигиены и о том, как поддерживать санитарное состояние помещения. Всем работницам и повитухам мыться до того, как приступить к обязанностям, одежду иметь сменную и свободную — рубаху, и стирать после каждой роженицы, руки мыть, пациенток мыть. Марья качала головой и говорила, что ей тогда две бабы, и еще две, и еще две нужны…

— Бери сколько нужно, — позволила я. — Кто хорошо работает — оставляй, кто плохо — гони в шею. Самых толковых учи повивальному делу. Кто прачка хорошая? Пусть учит стирать. У кого дети самые чистые? Та пусть за уходом смотрит. Не тебя мне учить, сама знаешь. Платить буду щедро, а кто приведет роженицу со стороны, еще вознагражу. И вот что, — я потянулась к чертежам. — Вот эти комнаты, наверху, они для челяди гостевой? Вымыть, поставить лавки удобные, чтобы каждая роженица могла пару-тройку дней под приглядом побыть. А где родильный… повивальный зал сделать?

— А вот тут, матушка, — Марья даже не обратила внимания, какое словосочетание от меня услышала. — Тут трапезная, места вона сколько, и печь-то добрая, а баньку, матушка, баньку-то вот эту, глянь-ка, забрать можно, а то Пимен-батька ее давно себе да семейству присмотрел.

— Забирай. От Пимена не убудет. — И за то, что позволил устроить обыск в моих покоях, ему это только начало. — Что нужно — говори, да подумай, какие бабы в чем особенно хороши…

В моем прежнем мире школу повитух открыли в восемнадцатом веке. Меня распирало от гордости — я опередила время. Полвека или чуть больше, чуть меньше, но люди уже готовы к этому, и если я все сделаю правильно, через несколько лет у меня будет отличная женская клиника…

По возможностям этих времен. И если до того мои кости не растащат вороны.

Я забрала чертежи и вернулась в опочивальню. Наталья, насупившись, кормила детей — из обеих грудей сразу. Я, тая от умиления, села рядом на лавку, положила бумаги, сняла тяжеленную кику.