Боярыня (СИ)

А меня ждут пытки и казнь, подумала я. Не все так просто. Сознаюсь я или нет, неважно. Меня будут рвать на куски, невзирая на мой живот, происхождение и деньги, пока я не скажу то, что от меня ждут. Не со зла — я сомневалась, что лично я могла кому-то встать поперек дороги, но здесь не могут и не умеют иначе. Вот она я, убийца, кто же еще, когда застали меня у хладного тела, а что молчу — так у толкового палача и не такие говорить начинают.

— Пойдем, — притворно-покорно кивнула я.

На улице мороз, снег и люди, азартно ждущие, пока меня поведут в застенки. Не каждый день боярыни берут в руки тяжелый нож и переводят себя в статус вдовы. Но это все не причина, чтобы отправиться на верную смерть. В этом доме должен быть выход, через который я ускользну от карающей длани местного правосудия.

Здесь слишком буквально понимают — карающая длань.

Глава третья

— Стой, матушка! Ай, куда же ты!

Я с превеликим трудом сделала несколько шагов к двери, а Наталья остановила меня, и я не сомневалась зачем: пока я стояла, пытаясь отдышаться после нечеловеческих усилий — трех-четырех шагов, она ловко накинула мне на голову то, что держала в руках — всю ту же тяжелую, плотную ткань. Дышать мне стало еще сложнее.

— Людей-то нет, ну а как увидят? — укоризненно сказала Наталья в ответ на мое безмолвное возмущение, поправ всякую логику. Мне пришлось смириться. Мысли все равно были не о том, что кто-то узрит или не узрит мои косы. Меня пришли арестовывать, я не в силах сбежать. Даже если весь мир поможет, я по дому еле хожу.

Потолки в этой крохотной комнате были высокими, а дверные проемы — издевательски низкими. Я чудом не задела притолоку головой, зато смогла убедиться — нет, шишка у меня не от того, что я пыталась выбежать отсюда, все же мне не пришлось пригибаться и даже остался запас. Выдыхая горячо на каждом шагу, я ступила в жарко натопленную комнату — в несколько раз больше той, где только что была, и меня замутило от духоты и запахов.

Это была столовая — трапезная, и ужин, а может, обед, уже прибрали, но запахи витали в воздухе, и голодную меня они должны были дразнить, но нет, лишь доводили до тошноты, как и трапезная своим агрессивным видом. Расписной потолок, богатое убранство, все красное и золотое, на полу ковры, и мне стало понятно, почему я то различала шаги, то нет. По трапезной могла промчаться рота солдат, и никто не узнал бы, если бы рота сообразила не лязгать оружием и кольчугами…

— Ай, сюда иди, матушка, — всполошилась Наталья, видя, что я направилась к обитой металлом двери, за которой слышались голоса — исключительно мужские, громкие, никто не заботился о почтении, но весьма вероятно, что здесь не принято было понижать тон там, где находился покойный или знатная особа. Или я была уже не знатной особой, а подозреваемой номер один, и набившиеся в дом люди увлеченно делали ставки, как долго я продержусь в руках палача. Наталья, ахая и ворча себе под нос, распахнула малозаметную дверь в стене, и проем здесь был еще ниже, чем у двери кабинетика, из которого я вышла, но меня напугал в этот раз не проем.

— Как я… как я поднимусь, дурная ты! — выдохнула я, с ужасом взирая на крутые узкие ступени, ведущие наверх, и коридорчик, в котором двенадцатилетний подросток еще мог бы чувствовать себя достаточно свободно, но не взрослый человек. Что было наверху — я вовсе не видела. Что-то было, наверное, кроме кромешной тьмы.

— Ай, матушка, да я посвечу тебе! Ну, не мешкай! — Наталья быстро начала взбираться по ступеням, задрав сарафан, и свеча запрыгала во тьме пронырливым пятном.

Я утерла пот и попыталась подобрать тяжеленные ткани юбки — непосильная задача. Мой ребенок протестующе толкнулся в животе. Высота каждой ступени — сантиметров двадцать, поставить ногу я должна на пространство в те же двадцать сантиметров — меньше длины ступни взрослого человека, и подниматься так в коридорчике шириной сантиметров пятьдесят. Немыслимо, неосуществимо, подумала я и, непристойно задрав все-таки юбку, насколько мне позволял живот, сделала первый шаг.

— Стой! — окликнула я Наталью. — Что в тех палатах? Куда я иду?

— Матушка, не чуди! — голос ее был недовольным. — Соберешься покойно, никто туда не войдет.

Женская половина — запретная, как в гареме?.. Пока я ставила вторую ногу, у меня было время взвесить все «за» и «против». Наталья не просто так меня туда ведет, а потому, что там я буду в безопасности? Подозревают меня в убийстве или нет, явилась за мной стража или нет, но никто в женские покои зайти не посмеет? Как это вяжется с ее же словами, что местные божества простят мне грех?

— И из приказа никто не войдет? — уточнила я, сделала выдох, другой, поставила ногу на третью ступеньку. Боже, если я свалюсь с этой лестницы, это будет конец — ничуть не фигурально. Свет от свечи приплясывал, освещал плохо, но я хотя бы видела, куда наступать.

Я перехватила проклятые юбки другой рукой. Зачем я спустилась вниз, зная, что мне предстоят такие мучения?