Боярышня Дуняша

Милослава расцвела от похвалы дочери. Она сильно переживала из-за шума, поднятого отцом Варфоломеем. Евпраксия Елизаровна сказала, что споры в церковной среде продолжаются по поводу росписи стен в частных домах, но Дуняшу не считают оступившейся.

Более того, сам митрополит похвалил её роспись в доме Кошкиной и выразил надежду, что талант девочки разовьется и послужит добру. А тут и добрые слова от настоятельницы прозвучали-пролились на доченьку.

— Ей бы в светлом месте пожить, приобщиться к духовному житию, — певуче продолжила игуменья и обхватив Дуню за плечики, подтянула к себе.

Благостное настроение Милославы улетучилось. Она слишком долго прожила рядом со сладкоречивыми изворотливыми приживалками, чтобы за приятными словами не увидеть вложенный негативный смысл. Боярыню зацепило, что гостья не считает её дом светлым, да и намёк на духовность…

Настоятельница походя оскорбила хозяйку и всех домочадцев, да дочь потребовала себе! И ведь умна! Прекрасно понимает, что и как говорит. И осознает, что Милослава не посмеет возражать, да и чему? Любое несогласие со стороны Милославы будет выглядеть вздорным, но она всё же попытается.

Милослава открыла рот, чтобы достойно ответить, но игуменья предупреждающе подняла руку.

— Не каждому дано воспитать дитя с божьей искрой в груди, да и мы не каждому предлагаем такую честь.

Старая женщина развернула Дуню к себе лицом и по-птичьи склонила голову. Дуняша не успела скрыть свою настороженность, да ещё в её глазах мелькнуло понимание того, что её сейчас заберут из дома… и обратно она уже не вернётся, а игуменья вовсе не ласковая бабушка, коей пыталась казаться.

Взгляд монахини похолодел, и она со строгостью посмотрела на Милославу.

— Разбаловала ты своих детей, — жестко произнесла она, но, смягчившись добавила: — Ничего, в обители мы всё поправим. Жду от тебя телегу с пропитанием и вклад за дочерей.

Милославу бросило в жар.

«Дочерей!»

Обеих девочек хотят забрать!

Игуменья Таисия величаво развернулась и собралась уходить, не удостаивая взглядом раскорячившуюся в поклоне и одновременно в пригласительном жесте откушать ключницы.

— По какому праву требуешь отроковиц себе? — раздался насмешливый голос Кошкиной и наваждение непоправимости пропало. Милослава очнулась, сверкнула глазами и загородила собою дочерей.

— Во благо свой подвиг свершаю, — тихо ответила игуменья, — девочкам нужно духовное наставление, чтобы дерзость изгнать из их душ.

— Это боярышни, а не смерды! — рявкнула Евпраксия Елизаровна. — Им над людьми властвовать, а не смиренно плыть по течению.

— Ересь лаешь! — повысила голос игуменья и стукнула по полу посохом.

— Благостными речами покрываешь жажду наживы? Власть княжескую и боярскую ставишь ниже монастырской? — ничуть не испугавшись, наступала Кошкина.

В горнице повисла тишина. Женщины в напряжении смотрели друг на друга, и нежданная гостья не выдержала:

— За твои грехи сын твой пострадал! — бросила обвинение игуменья и для убедительности указала на боярыню скрюченным артритом пальцем.

Видит бог, она не хотела, но ненависть к Кошкиным оказалась сильнее. Из-за них целый род бежал из Москвы и обрубил будущее молодому поколению. Нет больше силы за Тверью, а Москва крепчает, но без Бутурлиных!

Из Кошкиной словно стержень вынули, и она осела прямо на пол. Таисия взглянула, поморщилась и резко повторила Милославе:

— Твоих девочек сейчас заберу!

Она уже двинулась к выходу, не сомневаясь в исполнении повеления, как вдруг…

— Нет, не отдам, — выступила вперед хозяйка дома. — Мы сами воспитаем дочерей.

Таисия остановилась. Ей показалось, что она ослышалась, но раскрасневшаяся до багряных цветов хозяйка смотрела прямо на неё.

— Ты хоть понимаешь, от какой чести отказываешься? — сдерживая гнев, вкрадчиво спросила игуменья. И Милослава поняла, что её спрашивают, что понимает ли она, против кого идёт?

— Я не просила о такой чести… — упрямо не сдавалась боярыня Милослава, задыхаясь и вытирая пот с лица.

— Уж не одержима ли ты и твои дети гордынею? — угрожающе прошипела гостья — и тут Машу затрясло, она побелела и, указывая на Таисию, в ужасе закричала:

— Ведьма! — и упала в обморок.

Этого никто не ожидал.

Мария всегда была спокойной девочкой и послушной. Её никогда не наказывали, да даже голоса на неё не повышали, потому что не за что было. Это Дуняшка могла учудить что-нибудь, и получив подзатыльник, а то и попе, отряхнуться и наново чудить. И вдруг Машенька…

Женщины с ужасом посмотрели на игуменью.

Что у них было в мыслях?

Они же не поверили выкрику впечатлительной девочки?

Тогда испугались за Машу и чем аукнутся ей эти слова?

Но, кроме сестры, к девочке никто не кинулся.

Все в ступоре смотрели на искаженное негодованием и злостью лицо гостьи. Эмоции старой оскорбленной женщины не сложно было угадать, как и то, что она не простит не только ребенка, но и всех свидетелей.