Боярышня Воеводина (СИ)

Какого черта он эту глупость сделал! Заглушил родной язык! Да, испугался, да, мог себя выдать, а Густав наверняка искал бы виновных. Для него плохо бы все закончилось, тем более он был без сил. Не защититься. Да и припомнили бы еще и взрыв Варлаамовой башни… Хорошо, хватит ломать руки. Что сделано, то сделано. Надо придумать, как найти грамотного человека, или хотя бы знающего иностранный язык. Хоть латынь!

В это время в избу вошла Марьяна, неся в руке ведро молока. Посмотрела в его сторону, поставила ведро, оттерла лоб и спросила:

— Проснулся, немец? Сейчас каша поспеет, поешь. Ежели по нужде надо, то это на улице, вставай, покажу.

Улица, это хорошо, церковные главы далеко видны, ясно будет, куда идти, когда Марьяна по делам уйдет.

Он поднялся, и пошел за манящей его за собой женщиной. Она показала на кривоватую будку в дальнем углу двора, почти незаметную за кустами ивы. Марьяна еще покивала, указывая на нее, и пошла в дом. Пришлось доползти до будки. Сил почти не было. Так он и до церкви не доползет, хотя вот ее маковка, недалеко. Но это отсюда, в сколько надо улиц пройти! И дорогу не спросишь! Пополз обратно в избу. Странно. Вроде Марьяна говорила про детей, а он ни одного не видел. Правда, вчера он спал, а утром дети могли куда-то убежать. С детьми он смог бы договориться. Они лучше взрослых жесты понимают. Да хоть картинку бы нарисовал! В избе сел на свою лавку, прислонился к стене. Тошно было, хоть волком вой! Хозяйка положила в миску кашу, подлила молока, жестом пригласила за стол. Поел. Гречка, с молоком самое то. После еды потянуло в сон. Он несколько минут пытался бороться, но потом сдался, лег и заснул. Проснулся от того, что почувствовал чужое присутствие. Открыл глаза, осмотрелся. За столом сидели двое мальчишек, погодки. Смотрели на его недружелюбно. Младший вдруг толкнул старшего.

— Смотри, Афонька, Марьяна ему батькин армяк отдала! Эй, это отца нашего армяк!

— Цыц, Мишка, Он тебя все равно не понимает. Марьяна сказала, поживет у нас, пока за него выкуп не пришлют. По одежке он из богатой семьи.

— Сам цыц. Они батьку убили, а он его армяк носит!

— Хватит, давай уроки делать, пока светло. А то опять накалякаешь грязно, отец Афиноген опять высечет как неряху. Садись, рисуй свои крючочки, а мне надо начало главы из библии переписать. Это посложнее твоих прописей.

— «Так — прикинул Михаил — эти двое учатся в школе при церкви, значит, могут священнику записку передать. Только на чем писать»?

И тут ему повезло. Младший, тезка, посадил большую кляксу на страницу и заплакал

— Ну все, мелкий, ты попал! Готовь зад, завтра его полировать будут. — ехидно заявил старший, — Ладно, покрою тебя, бери чистый листок. Если что, скажу, что Марьяна попросила бумажку, поминальную записку написать. И что я сам ей писал. Да вторую часть листа, чистую, спрячь, пригодится. Я закончил, пошел на улицу, а ты рисуй свои закорючки! — И вышел из избы.

Михаил приподнялся, посмотрел на мальчишку, старательно выводящего крючочки. Посмотрел на облезлое перо, которое тот держал в руке, и понял причину, почему у него не получается писать чисто. Перо было заточено отвратительно! Надо бы помочь, но мальчишка настроен категорически против него. Но, все-таки он решился. Сел на лавке, мальчишка старательно, высунув язык продолжал писать перо скрипело, рвало бумагу, и, наконец, прорвало в ней дыру. Парень хлопнул по столу рукой и выругался не по детски. Михаил покачал головой, потом мягко взял перо из рук мальчишки, снова покачал головой, и показал на его острие. Жестом показал, как будто точит его кончик.

— Плохо заточил? — с надеждой спросил мальчишка. Михаил кивнул.

— Я не умею, а Афонька только обещает научить, и не учит. Покажешь? — Михаил кивнул.

— Ножик нужен! Острый. Я сейчас! — Тезка притащил тонкий острый ножик из лежащих на полке у печи.

Михаил двумя привычными движениями заточил перо, потом легонько расщепил его, и вручил мальчишке. Тот попробовал, и поднял вверх большой палец. Михаил кивнул на ножик и показал на полку. Тот понял и убрал нож на место. Мальчишка закончил работу, сложил бумагу в холщовый мешок, и спросил:

— Я завтра еще пару перьев у соседской гусыни вырву, заточишь?

Михаил кивнул.

— А почему ты не говоришь, ты что, немой?

Михаил покачал головой.

— Тогда почему?

Михаил развел руками. Потом взял испорченный лист с кляксой, сбоку на чистом месте нарисовал церковь с маковкой, потом рядом священника в рясе, и идущего к нему человечка. Взял чистую половину листа, сделал движение, как будто пишет, свернул лист Показал на мальчишку, на священника, на бумагу. И посмотрел на задумчиво смотрящего на его манипуляции парня. Тот подумал пару минут, потом спросил:

— Тебе надо передать записку батюшке?

Михаил кивнул.

— Пиши, я завтра отнесу.

Потом что-то понял, принес чернильницу и перо, и кивнул: — Пиши, но батюшка читает только по-русски!

Михаил кивнул и задумался. Наконец, сочинил.