Бойня

— Триста пятьдесят, — отозвалась девушка, уже почти поднявшаяся наверх, — за обиду. И кстати, меня зовут Элеум Ллойс. Можешь Нежитью звать, если хочешь. Или Дохлой. Не обижусь.

* * *

На улице было мерзко. Солнце уже успело скрыться за горизонтом, взошла луна, и превратившаяся под непрерывно льющими с небес потоками холодного, остро пахнущего рыбьими потрохами и чем-то неуловимо кислым ливня, в антрацитово блестящее грязевое болото земля, глухо чавкала и вздувалась отвратительными пузырями. Под расположенным на заднем дворе у трактира Хряка навесом стояли двое. Две совершенно разные, но чем-то неуловимо похожие, зябко кутающиеся в широкие полы плащей фигуры с плохо скрываемой ненавистью смотрели на воду, стекающую с крыши и собирающуюся под ногами ледяную воду.

— Фуру ее видел? Сука проклятая. Дьяволово семя… — Мы тут в шахте жилы рвем, света белого не видим, а она, как баронесса, на фуре разъезжает… Правильно батюшка наш говорит, что сладок грех, и многое грешники в этом мире имеют, ибо едят от праведников…

— Да хорош, ты… И без тебя тошно… Мне этого попа россказни, уже вот где, — выпростав из-под полы потрепанного дождевика руку с зажатой в ней тлеющей самокруткой, говорящий резким движением провел ребром ладони по горлу. — Мутанты — зло, радиация — зло. К Хряку ходить — зло. Вдовушку Мана — два кайла потискать — и то зло… В трактир, вот сказал, кто сегодня зайдет, того церковного пайка на неделю лишит… Сам за свою жизнь и палец о палец не ударил, а меня жизни учит. Проработал бы пару смен подряд в забое, а потом бы и рассуждал, как без дополнительного пайка…

— Эй, приятель, — возмутился первый. — Бога-то не гневи! Наш батюшка день и ночь за наши души молится. До рассвета встает, храм с молитвой обходит. У него все глаза от слез, что он по нашим грехам льет, красные.

— От самогона они у него красные, что ему девка Хряка по ночам носит, — хмыкнул второй. — А пузо от жратвы, что твоя женушка ему тащит, растет. Но ты прав. То, что у мутки[2] грузовик, это как-то… не по справедливости, что ли… Видел, как она тент завязывала, проверяла? Наверняка, там что-то спрятано…

— Может, глянем? — Запустив руку под капюшон, поскреб куцую бороденку первый и смачно сплюнул под ноги.

— А если услышит? Я у девок спросил: ее комната вон там, прямо на фуру окнами… Видишь, свечку жжет…

— Ну и что? — Пожав плечами, говорящий отбросил на спину капюшон, продемонстрировал второму зажатую в руке массивную, сваренную из обрезков труб конструкцию. — Тут в каждом стволе почти двадцать грамм дымаря и две горсти гвоздей рубленных, — пояснил он озадаченно уставившемуся на самопал второму. — Я эту штуку против твари, что в забое живет, сделал. Валенки зимние на пыжи не пожалел. Урсуса с ног сшибет, не то, что девку. Пусть она, хоть сто раз мутка. Батюшка сказал, что, если кто ее привалит, он лично тому полную шапку серебра отсыплет. — Широкое лицо владельца оружия искривилось в жестокой улыбке. Свернутый набок нос издал хрюкающий звук.

— А меня, значит, за компанию позвал, — вздохнул второй, отбрасывая окурок. — Одному-то, все равно, ссыкотно. Да, Барт? Даже с лупарой?

— Ты, Криг, первый кулачный боец в селе. Тебе даже Хряка свалить, как два пальца. — С уважением покосился на высокую, плечистую фигуру собеседника первый. — И ножом ты управляешься неплохо. Мое предложение: идем к фуре, режем тент. Если девка спит, то берем, что плохо лежит, и валим. Хабар пополам. Если выскочит… — Шахтер встряхнул своим корявым самопалом. — Не бойся, трактирщик возражать не будет. Если бы эта баба у него в друзьях была, он бы давно фуру во двор загнал…

— По ногам, — неожиданно глухо отозвался Криг.

— Что? — удивился первый.

— По ногам стреляй, говорю, — терпеливо повторил широкоплечий, с хрустом разминая кулаки. — Сам знаешь, что меня Хряк с тех пор, как я одну из его баб придушил, наверх не пускает. А мутка, хоть и в партаках вся, но вроде, ниче, не сильно страшная.

— Да ты что? — нахмурился Барт. — Батюшка за такое может и…

— Да срать я хотел на твоего попа, — раздраженно фыркнул громила и принялся стягивать с себя дождевик. — Хочешь, чтобы я тебе помог, будешь стрелять по ногам, а потом ни слова никому не скажешь, понял.

— Понял, — как-то сразу весь поник первый.

— Да не боись ты, — хмыкнул широкоплечий и ядовито усмехнулся. — Мы ее, все равно, потому удавим. Ничего твой «батюшка» не узнает.

Неожиданно за спиной заговорщиков раздалось чуть слышное звяканье.

— Что за… — начал было Криг, задрав голову и обернувшись, осекся на полуслове. — Черт, — выплюнул он сквозь зубы.

— Не совсем, мальчики. — Спрыгнув с края навеса, наемница склонила голову набок и, сунув палец в ухо, запрыгала на одной ноге. — Вода натекла, — пояснила она опешившим мужчинам и широко улыбнулась. — Так что, последние пару фраз я, считайте, что не слышала… Ну, что, разойдемся миром или, все же, потанцуем, сладенькие? А то я немного замерла… — Прекратив прыгать, женщина взмахнула рукой, и в ее ладони будто из ниоткуда появился обрывок длинной, массивной цепи.