Бойня

– А ты не слышал его речь? Мораль вот какая: стань анорексиком или сдохни. – Хелена вздохнула и довольно долго молчала. – Я очень рада, что ты здесь, Ландон из Упсалы. Уже не помню, когда говорила с человеком, у которого в голове есть что-то еще, кроме таблиц калорий… – Допила остывший кофе и отставила чашку: – Ну что? Начнем конопатить?

– Боюсь, от меня мало пользы. Разве что постоять рядом.

– Больше пользы, чем от Молли. Ее хватает минут на пять, потом исчезает к своему “Калле Анка”.

– Вы держите в доме эти журнальчики? – Ландон огляделся.

– В большом ассортименте. – Хелена улыбнулась, встала и потерла руки. – Не мог бы ты сходить в подвал и принести рулон стекловаты? Только перчатки надень, она жжется. Лапки надо беречь.

Воздух в подвале сырой и застоявшийся, и темнота хоть глаз выколи. В нос ударил неприятный запах – скорее всего, где-то под полом сдохла мышь. Провел ладонью по стене рядом с наличником, нащупал выключатель – под потолком загорелась голая лампа. Десятки, если не сотни инструментов на крюках, в углу за лестницей старинный верстак. Два десятка разнообразных деревянных рубанков – очень старых, дерево посерело и пошло трещинами. Косые, фигурные, узкие, широкие – каждому не меньше ста лет. Попробовал один пальцем – наточен идеально, даром что антиквариат. Откуда-то выплыло слово: зензубель. На полках банки с потеками засохшей краски и разнообразные кисти.

В углу желтый пушистый рулон. Надел перчатки и заметил высокий, выкрашенный шаровой военной краской шкаф. Оружейный сейф. Значит, отец Хелены был еще и охотником… а может, и не он?

Разумеется.

У Молли, помимо матери, есть еще и отец.

Взял рулон стекловаты, поднялся на две ступеньки и остановился.

Хватит терять время. Надо идти домой и работать.

– Наконец-то! – воскликнула Хелена. – Я-то решила, тебя домовой утащил.

И опять. Опять эта улыбка… Можно задержаться на несколько минут.

– Я его победил. Короткая яростная схватка – и заслуженная победа.

– Повезло.

– Там столько всего, в подвале… Твой папа был столяр?

– Да. Работал на старой лесопилке в Харге. И я там подрабатывала на каникулах.

– А я решил, что ты медсестра.

– Потом – да. Потом медсестра. А вообще-то я столяр-краснодеревщик. По мебели. Папа меня всему научил. Думаю, был разочарован, когда я родилась. Наверняка хотел бы сына. Но пришлось смириться. Сам виноват.

– А почему бросила? Хорошая профессия.

– Долгая история. Потом как-нибудь. Передай угольник, пожалуйста.

Он растерянно огляделся:

– Угольник…

Хелена рассмеялась.

– Настоящий ученый, ничего не скажешь.

– Ясное дело… куда мне до деревенской плотницы! Надо на твои табуретки глянуть, наверняка кривые.

– Поосторожней. В доме всего один молоток, и он у меня в руке.

Ландон полчаса просидел перед чистой страницей Word и закрыл ноутбук. После проведенных с Хеленой утренних часов почему-то чувствовал себя уставшим. Отвык от социальной жизни. В последние годы в Упсале почти ни с кем не общался. У тех, кому удалось похудеть и сохранить работу, заметно испортился характер – еще бы не испортиться, если все время хочется есть. Голодающая Швеция Юхана Сверда стала куда более сварливой страной. Впрочем, и до реформ в путеводителях не часто встречались комплименты легкости шведского характера.

Рита… Первый год с Ритой был волшебным. Ему казалось, он не заслужил любви этой очень красивой девушки. Иногда просыпался по ночам и долго смотрел, как меняется во сне ее лицо.

После смерти отца Рита медленно и неотвратимо заползала в раковину. Дотрагивался – вздрагивала. Тянулся к ней в постели – откатывалась на край, как от зачумленного…

Ландон пересел на диван – понял, что ни читать, ни писать не в состоянии. Включил телевизор – как всегда, программа за программой о похудении, тренинге, физическом совершенстве. Бывало, он работал над своими “Шведско-американскими отношениями” как одержимый, но после университетских реформ заметно охладел. Какой смысл? Сведенный к одной-единственной проблеме популизм выбил почву из-под науки. Какой смысл копаться в истории, какой смысл искать причины бед сегодняшнего дня во вчерашнем, если на повестке дня остался только один вопрос: как ты выглядишь?

Иногда все же не мог оторваться от забытого документального фильм о вьетнамской войне. Или погружался в чтение военного романа, написанного кем-то из американских коллег. Ему и самому часто хотелось придать истории вкус, запах и цвет, увидеть судьбы вымышленных героев за выцветшими строчками приказов и отчетов. Финансирование научных проектов резко сократилось, половина сотрудников уволилась. У Ландона каждый раз холодело в желудке, когда он брал почту в своей ячейке.

На ТВЗ начались новости. Диктор бодро рассказал о национальном регистре веса, предложенном Юханом Свердом. Потом появился пресс-секретарь Сверда, он объяснил: регистр обеспечит ускорение региональных проектов по оздоровлению нации. Как именно – Ландон не понял. И угрюмо предположил, что вряд ли поймет, даже если постарается.

Оратор закончил речь эффектной библейской аллюзией: “не проповедуй спасшемуся”.