Бойся мяу

Мама, опомнившись, стала загонять его обратно, замахала руками и сестрам, которые продолжали на бегу удивленно переглядываться. Заливая половицы крыльца вездесущими каплями, они потолпились у двери, озирались вокруг. Дождь мерцающей на солнце стеной шелестел в каких-то сантиметрах. С бетонной дорожки сбегали крохотные водопадики. Земля почернела, размякла. Жестяные листы крыши отбивали многозвучную дробь, а ведра и чан мелодично булькали и пузырились.

Наконец, они стали протискиваться в сени, стряхивая капли с волос и одежды. Пропустив детишек, вошла бабуля, бормоча под нос: «Ну, постарались, вот ведь намочили». Последним был дядя Юра, который медлил, растерянно поглядывая на абсолютно чистое летнее небо.

Дождь все еще бил тихо в окно, когда они сели обедать. Девчонки сидели в чалмах из полотенец. Переоделись в сухое. Мама, кроме того, строго наказала вытереться не только насухо, но и растереться натепло. Хотя домашний ливень не был холодным, да и солнце грело. Грела и печь. Женю мама отрумянила махровым полотенцем сама, дядя Юра ограничился пеленанием – Сашка единственный сидел полуголый и закутанный, как сказочный восточный царек.

Разбуженная бабушкой печь согрела ее же жаркое, чайник урчал на электроплитке. Ели молча, только Катька, счастливая, что-то мурлыкала под нос. А за окном – светло, солнечно и дождливо. Солнечные лучи, пойманные каплями и отпущенные чуточку безумными, метались по столу мерцающим роем крохотных «зайчиков». Иногда запрыгивали, покусывая, в глаза Женьку. Он щурился и улыбался.

На чае, правда, язык развязался:

– Мы теперь ворошить не пойдем, да? – спросил Женька у мамы, макая пряник в чай.

Оля поперхнулась и закашлялась. Лариса отвела взгляд.

– Ну, дорогой, поле находится далеко отсюда, там этот дождь… Как вы говорите – домашний? Он там не льет, – с хитрой улыбкой ответила мама.

С раскрытым ртом и подскочившими бровями он покосился на Катю. Ее беззаботное мурчание оборвалось, бутерброд замер на полпути.

– Пойдем… – не спрашивая даже, скорее, отвечая, печально произнес Женя.

Однако мама с готовностью отозвалась:

– Да нет. Не нужно.

Оля поперхнулась во второй раз. Таня хмыкнула.

– Нет? Серьезно? – выдохнул Женек, тут же спохватился: – То есть это… а почему?

Катя наконец укусила бутерброд, но жевала как-то уж напряженно. Дядя Юра раскрыл было рот, но мама его опередила:

– Ворошить нечего, сено пропало.

– Как? – вырвалось у Кати и Жени.

Сашка удивленно вскинул голову, и капюшончик полотенца сполз назад. Оля предусмотрительно оставила кружку с чаем еще после Танькиного смешочка.

– Съели, – развела руками мама.

И наступила очередь взрослых довольно переглядываться, сдерживая хихиканье.

– Крупная, видать, была буренка, – выдала бабуля, – молочная.

Когда хохот стих, оказалось, что затих и дождь. Он больше не стучал и не искрился. Последние капли, замирая на мгновения, сбегали по стеклу, оставляя свои ветвистые дорожки. А затем вдруг солнце взорвалось красками.

В скошенном прямоугольнике окна на скатерти стола уместилась палитра. Будто бы в какой-то миг стекло обернулось витражом. Все потянулись к окну, привстали.

Свет, а точнее – цвета лились с неба. Фиолетовый, рыжий, изумрудный, алый, лазурный, золоченый. Краски заполнили двор. Грязь, трава, дорожка, крыльцо, стены – всё выглядело, как в перевернутом мире дальтоника. И только петух, казалось, был в своей тарелке.

– Радуга, – пробежало по устам созерцающих невероятное и невозможное слияние цветов.

Женек побежал во двор. Спрыгнул с крыльца на дорожку и запрокинул голову. В самом деле – она. Радуга повисла прямо над ним, над двором и домом. Ее арки вспыхивали по очереди, плавно перетекали, вибрируя, друг в друга, но не смешивались. Она жила. Точно северное сияние. Только днем, при свете… Женя потерял солнце.

Во двор вышли сестры. Катя подошла к нему, не опуская головы. Мама, Юра и бабушка смотрели с крыльца.

Катя была в голубом. Кожа на его собственных руках – синеватая. Два шага назад Лариса казалась пылающей, теперь – позолоченной. Оля и Таня замерли в ядовито-зеленом свечении, словно стояли перед глыбой криптонита.

– Это просто нереально, – восхищенно протянула Лариса.

– Чу-де-са. – Дядя Юра-Великан вытянул руку над перилами и даже как будто пробовал ухватить рыжие лучи.

– Это что же, мы под радугой? – изумленно спросила мама.

– Или в радуге, – заворожено произнесла Таня, тоже разглядывая свою руку, рассекающую цвет.

– Мы через радугу, – мягко и нежно поправила бабушка.

Она улыбалась.

Когда деревья были гигантами

Они шли на восток. У Митьки нашелся компас. А те, у кого не нашелся – все до единого, – хотели подержать, покрутить его. Покрутиться с ним и, наконец, решительно махнуть рукой, куда идти. Но Митя давал только подержать и ровно столько, чтобы стрелка дернулась раз – и хватит.

– Идем на восток, – сообщал он через каждые сто метров. И уши его, безоговорочно приметные, не старались теперь прятаться, как бывало обычно.