Бойся своих желаний [СИ]

Так прошло еще две недели. Май закончился. Начался июнь, а с ним и сезон отпусков. Мы с Алексеем стали встречаться все реже и реже. В отличие от меня у него была самая жара. В строительстве лето — это пик сезона, когда нужно успеть очень многое. Вот он и пропадал то на одном объекте, то на другом, уделяя мне все меньше и меньше времени и внимания. Я скучала, нет, не так, у меня началась ломка. Общение с ним было наркотиком. Я все понимала, загруженность, работа, родные, друзья и дальше по списку — все это съедало его время, не оставляя для меня практически ничего. Письма стали редки, встречи еще реже. Мне было плохо, реально плохо. И вот тут я, наконец, осмелилась признаться сама себе, что влюбилась. Влюбилась со страшной силой первый раз в жизни. Раньше это было как-то не так. Не так остро, не с таким надрывом и безысходностью. Не с таким заполошным счастьем от любой весточки, встречи, касания.

Было ли это отдаление хорошо спланированной акцией опытного обольстителя? Хм, не знаю. Может — да, а может — нет. Возможно, он просто совместил приятное с полезным — работу с доведением меня до кондиции. К концу июня я разве что на стенку не лезла, загружая себя делами по самое не могу. В судах работы практически не было, все разъехались по отпускам и клиенты, и судьи. И я погрузилась в жизнь университета. Я возилась со студентами, пытающимися сдать мне очередной экзамен, с дипломниками, со студентами, жаждущими всучить мне очередную курсовую, содранную из одного из учебников. Читать приходилось много. Еще больше приходилось вбивать в нерадивые головы понимание того, что со мной этот номер не пройдет — или они нормально готовятся и нормально пишут, или свободны, невзирая на фамилии студентов и должности их родителей. Не нужно стране такое количество дипломированных бездарей. Декан ворчал и хватался за голову, а мне, если честно, было все равно у кого какие родители. Или студенты учат и сдают нормально или свободны. Как-то даже пришлось выдержать нелегкий разговор с одним папашей, занимающим не последнюю должность в Киевской мэрии. Ох, что я про себя тогда наслушалась: и пигалица желторотая, и босота приезжая, чего мне только не наговорили. Я, молча, выслушала, а потом спокойно спросила:

— Вас, простите, как зовут? — грозный дядечка посмотрел на меня непонимающе, неужели я не знаю такую известную в узких кругах личность.

— Пантелеймон Андреевич, — буркнул он.

— Так вот, Пантелеймон Андреевич, вы согласны, что юристы — это те же врачи. Только врачи решают проблемы, которые возникают в организме, а юристы те, которые возникают вокруг организма. Знания и тех и других порой спасают жизнь, отсутствие оных — смерти подобно. Если вашему сыну сейчас не привить нужных знаний, они у него не появятся никогда. Учиться тоже нужно уметь.

Да речь была банальной, а произнесенная мною, она была чем-то сродни истины, которую изрекает каждый уважающий себя младенец. Но что-то в моих словах его зацепило, и Пантелеймон Андреевич посмотрел на меня уже совсем другими глазами. Он некоторое время помолчал, размышляя над сказанным, а потом неожиданно произнес:

— Вы правы, — было видно, насколько ему тяжело далось это признание. — Я не буду вставлять вам палки в колеса, если вы решите справедливо оценить знания моего сына.

С Пантелеймоном Андреевичам мы впоследствии подружились, и он не раз помогал мне решать некоторые щекотливые вопросы, связанные с делами моих клиентов. С того момента меня никто не трогал, я могла зверствовать в свое удовольствие, вбивая знания в нерадивые головы студентов. Впрочем, через какое-то время, когда бывшие выпускники пошли работать, они не единожды возвращались и благодарили за то, что тогда не пожалела, не махнула рукой, не осталась равнодушной. Но это было потом. А в конце июня того ненавистного года я была погружена в работу, стараясь ничего вокруг себя не замечать и не расплескать то состояние внутреннего равновесия, которого я добилась с таким трудом.

Алексей вернулся в мою жизнь как всегда стремительно.

— Полинка, — в трубке, невзирая на поздний вечер, звучал его жизнерадостный голос. — Мы завтра едем отдыхать! Возражения не принимаются!

— Митрофанов, иди к черту! — я не смогла скрыть своего раздражения. Рухнуло только недавно обретенное душевное равновесие. Сердце заполошно билось, руки вспотели, глаза блестели как в лихорадке. Я нервными движениями заправляла, короткие волосы за ушко и пыталась понять, что мне делать. Ехать было нельзя, поддаваться на его провокации тоже, иначе потеряю себя, растворяясь в нем без остатка. Не будет моих интересов, будут только его, не будет моих желаний, жить я буду, так как он скажет, а не так как я решу сама. И это было страшно.

— Какое к черту? — возмутился он. — Мы и так с тобой бог знает, сколько не виделись, или у тебя на завтра другие планы? — а вот последняя фраза уже вкрадчиво.

Какие другие? От работы и литров кофе уже тошнило.

— Будь любезен, огласи весь список. Сколько, куда, почему и так далее. И с чего это ты вдруг обо мне вспомнил?