Бойтесь данайцев, дары приносящих

Лера была впечатлена. Назавтра был понедельник. «Почтовый ящик», где она служила, и впрямь располагался неподалеку от Лефортовского парка, а с часу до двух был обеденный перерыв, когда можно было выскочить прогуляться, – но она решительно не помнила, чтобы рассказывала об этом Марии. Да, скорее всего, ничего и не говорила – с чего бы ей откровенничать, да еще перед иностранкой? Откуда тогда болгарка узнала? Неужели Вилен протрепался?

Вечером, когда шли от метро к дому, она спросила об этом у мужа. Тот стал решительно отрицать, а потом сказал многозначительно, и непонятно было, всерьез он или шутит: «Остается думать, что мы главного противника, американскую разведку, недооцениваем. У нее всюду глаза и уши».

Галя

Галя всегда любила воскресенья, в чем была среди советских людей совершенно не оригинальна. Имелись, конечно, чудаки вроде Владика, его начальника Константина Петровича Феофанова или Сергея Павловича Королева, для которых понедельник начинался в субботу, но она к числу подобных одержимых не относилась. Любила, грешным делом, единственный в неделю выходной, когда не нужно сломя голову бежать к метро, ехать на работу и можно поваляться подольше. Раньше для нее воскресенье означало еще одно: прыжки. Ах, это прекрасное время на аэродроме, когда по утрам как раз таки никто не валялся, все выбегали на зарядку и построение, а потом – только бы была хорошая погода! – в самолет и вверх, а там – небо, ветер, солнце, друзья! И ты летишь! Когда же она прыгала в последний раз? Как узнала, что Юрочкой беременна. Значит, летом позапрошлого года. Больше двух лет прошло. Как бы хотелось повторить, хотя бы разочек!

Однако воскресенье, проводимое в роли матроны при генерале Провотворове, тоже имело свои плюсы. Особенно когда Иван Петрович оказывался дома, не в разъездах своих бесконечных. Нянька в выходной оставляла их одних, уходила в церкву, потому как была набожной. Юрочка, что за чудо-ребенок, валяться им двоим не мешал, сам вставал, играл увлеченно и тихонько в солдатики и машинки. Поэтому Галя и генерал леживали по воскресеньям до удивительно поздних времен, аж до четверти десятого, пока не начиналась радиопередача «С добрым утром!» с ее бодрыми позывными: «С добрым утром, добрым утром и хорошим днем!» Под нее и завтракали. Телевизор в квартире Провотворова тоже имелся, да только никаких утренних программ в шестьдесят первом году еще не передавали.

Последние пару месяцев взаимоотношения с возлюбленным, правда, стали портиться. Начиналось все с мелочей, с ерунды. Подумать только – с политики. Генерала за его оплошность с Юрой Первым не посадили, не сослали и даже никак не наказали по служебной или партийной линии. Лучшее доказательство того (думала Иноземцева), что Хрущев в качестве руководителя все-таки гораздо лучше, чем столь любимый Провотворовым усач-вурдалак. Галя развенчанию культа личности радовалась. У нее самой, слава богу, в семье никто от сталинских репрессий не пострадал, но сколько их по стране было, необоснованно посаженных! Хотя бы даже вокруг оглянуться. Аркадий Матвеевич, отчим Владика, – сидел. Флоринский, его родной отец, – тоже. А Королев Сергей Павлович! А создатель ракетных двигателей академик Глушко! Знаменитый авиаконструктор Туполев! И это только те, кому удалось выжить и из лагерей вернуться. А сколько было расстреляно, замучено, заморено!

Когда Галя попыталась донести эту мысль до Провотворова – он ее чуть не ударил, ей-ей. Глаза сузил и прошипел: «Чтобы я от тебя больше подобных речей не слышал! Да я Сталину всем обязан, всем! И страна наша – тоже!»

Тело Сталина под конец работы двадцать второго съезда, в октябре шестьдесят первого, из мавзолея вынесли, за одну ночь перезахоронили в могиле у кремлевской стены, которую для верности залили (как шептались) бетоном. Из надписи ЛЕНИН-СТАЛИН на фасаде гробницы оставили одного «Ленина». По всей стране срочно переименовывали улицы, проспекты, поселки и города имени вождя, сносили и взрывали его памятники, выкидывали из кабинетов бюсты и портреты. Провотворов, когда при нем об этом заходила речь, только зубами скрипел, желваки на скулах ходили. Однако высказываться, особенно дома, в негативном ключе по поводу нынешнего руководства все равно не смел. Лишь однажды прошелся в адрес Никиты: «Себе, что ли, место в мавзолее готовит?!»

В последние дни съезда на публике появился Юра Первый, даже дал небольшое интервью газете «Труд» (газете профсоюзов, в отличие от более центральных собратьев «Правды» и «Известий», были позволены определенные вольности): отдыхал, дескать, на юге, подхватил падавшую дочку, а сам расшибся.