Бойтесь данайцев, дары приносящих

– Да я вас щас! В комендатуру! Патрулю сдам! – И, видать, у нее в кармане свисток милицейский был – как дунула в него! И тут, будто за углом ждали – вдруг, откуда ни возьмись – входит в пивняк патруль. Все как положено: офицер с портупеей, с личным оружием в кобуре, и двое солдатиков. Капитан, начальник патруля, – тоже летчик, а других на Чкаловской еще поискать – сразу обстановку оценил и к их столику направился. А Нелюбин в момент почувствовал, что комедия и фарс потихоньку превращаются в драму, а то и трагедию. Он немедленно протрезвел (хоть пара пива в нем уже плескалась) и попытался, как самый рассудительный, а заодно в гражданское одетый, конфликт, поелику возможно, загасить. Однако инициатива уже была упущена.

– Товарищи офицеры, – начал, козырнув, неизвестный капитан, – предъявите, будьте добры, ваши документы. – А солдатики заняли позицию, глядеть в оба, чтобы никто мимо них не просочился. И Нюра за ситуацией принялась со своего места у стойки с неслыханным злорадством наблюдать.

Нелюбин поднялся и бросился к капитану.

– Слышь, – говорит, – капитан, да ладно, не трожь ты их, перебрали малость ребята, щас мы этой мегере за кружку разбитую заплатим, да я их сам спокойно домой доставлю. Не надо, слышь, в комендатуру их вести да дело начинать, разойдемся полюбовно, тем более мы тут все в особом отряде служим, слыхал про такой?

И вот ведь черт его дернул, хоть и экивоком, упомянуть про особый отряд! Знал ведь наверняка капитан патрульный, что отряд особый значит космонавты. И, видать, у него со «звездными братьями» имелись какие-то свои счеты. А может, что скорее, просто не любил он их всех. А за что космонавтов любить? Только в Подмосковье понаехали – сразу им отдельные квартиры, а тем, кто слетал, – вообще почести неслыханные, личные «Волги», денег тысячи немереные, мебель безо всякой записи и очереди.

– Ах, вы особый отряд, – молвил патрульный капитан, нехорошо усмехнувшись. – Тем более попрошу вас предъявить документики.

Тут и Валька с Ванькой, зачинщики, поняли, что дело пахнет керосином, – насколько можно протрезвели и полезли в карманы за своими удостоверениями личности. А капитан их глянул и, хлоп, ничего не говоря, сунул в свой внутренний карман, куда-то под шинель. «Пройдемте, – говорит, – с нами, товарищи офицеры. А вас, – кивнул Нелюбину, – я больше не задерживаю, товарищ гражданский». Тут для Нелюбина возникла очередная прекрасная возможность: встать и спокойненько уйти домой, а Филатов с Аникиным пусть сами выпутываются, тем более что они эту кашу заварили. Однако летчики, тем более советские, своих не бросают. И Григорий, хоть и чувствовал внутри, что что-то не то он делает, тоже протянул капитану свое удостоверение личности офицера. А также удостоверение летчика-космонавта за номером три: первый номер у Юрки, второй у Герки, а он третий. Может, хоть это подействует. А патрульный, почти не глядя, цоп документики и за пазуху, под шинелку, отправил. Произнес официально: «Прошу следовать за мной». И они все вышли из пивной, в строгом порядке: Филатов, за ним солдат, Аникин, за ним второй, Нелюбин, а следом офицер. Вышли под нескрываемо торжествующие взгляды буфетчицы и ее комментарий: «Получили, соколики!? Будете знать!» И – под взорами посетителей шалмана, среди которых добрая половина тоже принадлежала к аэродромным собратьям, правда, вот в форме не был больше никто. Взоры оказались всякие: и сочувствующие, и злорадные, и довольные тем фактом, что справедливость в лице патруля восторжествовала.

На улице, по тропинке, пробитой в снегу, распределились в прежнем порядке, и Нелюбин попробовал – пока не поздно, пока не пришли в комендатуру и не оформили дело – договориться. Начал:

– Да ладно, брось ты, капитан, отпусти ты нас по-хорошему. Ребята перебрали маленько – да знаешь, какие у нас тренировки, и в центрифуге, и в барокамере, и в сурдокамере. Всю душу выматывают. Ну, расслабились. С кем не бывает. Прости ты их, грешных.

Капитан не отвечал, следовал с непроницаемым лицом. Григорий тогда зашел с другого бока, постарался задеть струны товарищества:

– Да мы же с тобой оба летуны, я вижу. Я в морской авиации летал, на истребителях, в Крыму. Знаешь, как я до сих пор скучаю! Снится мне.

Заход оказался относительно удачным, потому что служивый откликнулся довольно миролюбиво:

– А чего ж ты ушел? В космонавты подался? Славы захотелось? Денег?

– Спросили: хочешь служить на новой технике – я и сказал «да». Потом выяснилось, что по здоровью подошел. Вот и служу.

– А ты уйди, раз тебе истребитель и полеты снятся.

– Может, и уйду.

– Ни хрена ты не уйдешь, – зло фыркнул патрульный. – Будешь здесь сидеть, полет свой единственный ждать, вымаливать. Еще бы! Полтора часа пообсирался в ракете, зато потом вся жизнь в шоколаде. Знаю я вашего брата. Вам клизму перед полетом делают – а, капитан? Делают, да? А не то вы там весь космос засрете!

Как ни говорил себе Нелюбин: «Не поддавайся! Это провокация! Держи себя в руках!» – но тут не выдержал: оскорбляли его друзей, оскорбляли его профессию, оскорбляли его самого.