Бойцы моей земли (Встречи и раздумья)

О Зое, назвавшей себя Таней, у нас написано много стихов и поэм. Писали о ней в турецком застенке и в отрядах Сопротивления в гитлеровском тылу. Наиболее известны поэмы Назыма Хикмета и Маргариты Алигер. Но вот о Зое пишет ее одногодок, бывший юный шофер, которому не повезло в кабинете секретаря горкома комсомола, откуда бесстрашную девушку направили за линию фронта, а ему предложили ходить во всевобуч.

— Опять воевать на полигоне палками? — возмутился Володя.

— Да! — подтвердил секретарь горкома комсомола товарищ Шелепин. — Зато будете хорошо владеть винтовкой.

А вскоре боец всевобуча Владимир Туркин увидел в «Правде» фотографию мертвой Зои, потрясшую всю страну, весь мир.

Весь погруженный в темноту,
Я ощутил в секунду ту,
Что не газетную страницу
Держу на дрогнувших руках,
А тело Тани,
Тело птицы,
Убитой кем–то на лету.

Если в начале поэмы встречается привычное для прежних стихов Туркина обыгрывание отдельных слов вроде: «Живая очередь мертва под очередью пулеметной», то дальше поэма набирает целомудренно чистую силу исповеди, переходящей в клятву.

Она, откинувшись, лежала
На белой простыне земли.
И по груди ее текли
Уже обрезанные жала
Еще змеящейся петли.

Здесь образный стих настолько наполнен чувством, что, кажется, жжется…

Жаль, не при ней,
Жаль, не в начале.
Жаль, поздно сказаны слова.
Так почему ж о ней молчали,
Пока она была жива?
Я упрекаю тех, кто рядом
Прошел по школьным годам с ней.
Еще до леса,
До отряда,
До казни,
До военных дней.
И в молодежной круговерти,
В потоке прозаичных дел
ЕЕ грядущего бессмертья
Не ощутил,
Не разглядел.

Слушая недавно эти стихи, одна из школьных подруг Зои украдкой утирала слезы. А в ту памятную первую военную зиму Владимир Туркин вырезал фотографию Зои из газеты, как сделали многие его сверстники. Но у Владимира на то было особое право. Девушка из соседней 201-й школы. Москвичка Зоя… Возможно, она прибегала сюда, на волейбольную площадку его школы, а зимою где–то рядом ходила на лыжах.

И помню, как на той тропинке —
Девчонке было не с руки —
Склонился я к ее ботинкам
Поправить лыжные шнурки.
И так вот,
преклонив колени,
Застыл на все бы времена,
Когда бы знать мне в то мгновенье,
Что предо мной стоит она…

И почему–то в эту минуту мне вспоминаются бессмертные пушкинские строки «Я помню чудное мгновенье…» Видно, потому, что сердце моего товарища было переполнено тем же восторженно–благородным чувством. Вот это и есть живая традиция большой русской поэзии. Щемящая грусть, нарастая, примешивается к этому чувству целомудренной любви и благодарности.

Прости!
Перед твоей могилой
Я молча говорю: прости,
Что нас — мальчишек —
не хватило
В тот час, чтобы тебя спасти…

Мальчишечье «прости…» перерастает в клятву фронтовика, человека, заглянувшего смерти в глаза. О многом размышляет поэт над могилой своей ровесницы.

В. Туркин и А. Иванов в одном из авиагарнизонов

Прости, что мы глухи порою,
Прости, что слепы мы подчас
К необъявившимся героям,
Живущим среди нас.

Командированная поэтесса не заметила на стене целинной гостиницы портрета немолодой женщины, вырастившей в годы войны шестерых эвакуированных ребят. Не заметила она и в Центральном парке имени Горького простого парня в клетчатой рубахе, одиноко катавшегося на «чертовом колесе». А ведь назавтра весь мир повторил фамилию бесстрашного космонавта. «Люди! Будьте зорче! — как бы говорит напечатанная в «Огоньке» поэма Владимира Туркина «Зоя». — Рядом с вами ходят герои».

В новой книге «Тайны снега» поэт дал этому своему лучшему произведению другое название — «Человек». Но в центре его, конечно, остался незабываемый образ Зои. И в других своих стихах Туркин обращается к личностям незаурядным, способным на подвиг во имя Родины, к натурам, духовно родственным легендарной Зое. Вот неутомимый Константин Циолковский, в своем ночном кабинете прошедший «решающую часть того пути», который мы теперь зовем дорогой в космос. Вот молодой Юрий Гагарин: