Бох и Шельма

Вот бывает же: человек думал, что помер, оказался жив и нисколько тому не рад.

Одежда на Шельме была вся растерзана – должно быть, палач нетерпеливо сдирал пояс, а тот зацепился. Золотая змея, изъятая из своего хранилища, сверкала у чудища на шее, троекратно обкрученная. Габриэль поглаживал ее лапищей.

Увидев, что Яшка хлопает глазами, изверг доверительно сказал, будто они закадычные приятели:

– Сижу вот, думаю. Как бы тебя помедленнее убить. Все дни про это думал, только этим утешался. То одно понравится, то другое. Беда в чем? Времени у меня мало. Спохватятся русские, станут пушки искать. Больше часа потратить на тебя не могу. Жалко. Я ведь как мечтал?

Яшка почувствовал, как на лбу выступает испарина. Ледяная. И холодно сделалось – будто в могиле. Но до могилы надо было еще дожить…

– …Вот у нас в Санктории был один мастер из дальней страны Катай, – продолжал Габриэль. – Рассказывал, что самая хорошая казнь – «Тысяча Кусочков». Отрезаешь кончик пальца – перетягиваешь ниточкой, чтобы кровь не вытекла. Потом дальше, дальше. Даже когда одно тулово с головой останется, там еще много чего обрезать можно. Я и нитки с собой захватил, крепкие. А времени-то и нету… – Вздохнул. – Или вот еще хорошая штука, в самый раз для степи. Закопать тебя в землю по шею и помочиться. Муравьи наползут, мухи налетят, слепни разные, оводы. Облепят, будут день, два кровь сосать. Я сидел бы, смотрел, цветы вырезал. Мне бы не надоело… Эх! А сейчас что? – Горько махнул рукой. – Ну, кишки тебе выпущу. Полюбуюсь четверть часика, как ты их руками собираешь. Потом ты сдохнешь, и вся забава…

– Это ты от одиночества такой разговорчивый стал, – проскрипел Шельма. – Соскучился без людей. Что попусту болтаешь? Выпускай мне кишки, я заслужил. Только дай попить напоследок. Горло пересохло – мочи нет. У меня вон там бурдючок, в нем бражка. Попью, и делай со мной что хочешь, твоя воля. А потом езжай на все четыре стороны, ночь еще долгая.

Страшенные чудовища, подобные мертвящему василиску, не пожирают всё сущее на земле по одной только причине. У них ума мало. Ибо кто очень силен, то привыкает единственно на силу полагаться, а разумом не пользуется, и голова от этого тупеет.

Клюнул Габриэль на подсказку. Хохотнул.

– От жажды – это хорошая смерть, долгая. И времени терять не нужно! Поеду, буду на тебя смотреть, как ты от сухости весь растрескаешься. Дня три подыхать будешь.

– Дай попить, гад! – взмолился Яшка.

– Проси меня, проси. – Палач взял бурдючок, побулькал. Потом выдернул пробку, вдохнул. – Сладкая. – Попробовал на язык. – И холодная. Хочешь?

Поднес к самому носу – убрал. Шельма заплакал. Габриэль засмеялся.

– А я отхлебну, – говорит.

И отхлебнул, дурень конопатый.

На свете, конечно, дураков много. Из десяти человек девять. Но таких, как Габриэль, было поискать. Кажется, в тот раз он и не понял, отчего ему мертвые души привиделись.

Подождав, чтобы дубина отпил побольше, Яшка ему сказал:

– Только самая глупая мышь попадает два раза в одну и ту же мышеловку.

– А?

– Сейчас договоришь с душами.

– Ч-что? – А сам уже качается.

– Баюшки-баю, – пропел Шельма и без страха толкнул великана в грудь. Тот мешком вывалился из телеги, бухнулся оземь.

Встав над беспомощным голиафом, Яшка изрек:

– Зарезать бы тебя, идолище поганое. Но комар – не аспид. Жалит, да не до смерти. Валяйся себе. Змею мою только отдай.

Убрав алмазную красу обратно в пояс, сел в повозку, взял поводья – почесал затылок.

Нечего в одиночку по степи таскаться. Этот очнется – вконец вызверится. Не сойдет со следа.

Подумал-подумал, да и повернул обратно.

* * *

Вернулся в стан тихохонько, не замеченный даже рязанцами-часовыми, которые, умаявшись таскать тяжелое, бдили незорко.

До рассвета оставалось еще часа два. Лег Шельма прямо на травушку, зевнул: ох и ночка.

Уснул.

Разбудили, как тому и следовало, громкими воплями.

– Пушки? Где пушки? – кричал князь. – Дозорные, собаки! Вы куда глядели?

Боярин надрывался:

– Колдовство! Говорил я, упреждал! Купец-то не купец, а кикимора!

Другие просто орали, метались.

Встал Яшка. Подошел. Все сгрудились у пустых телег.

Потягиваясь, спросил:

– Чего шумите?

Изумились только Солотчин да его холопы. Остальные про колдовство, похоже, не расслышали.

– Пушки… пушки твои пропали, Яков, – несчастным голосом молвил князь. – Черт их, что ли, унес…

– Не тревожься, Глеб Ильич, целы бомбасты. – Шельма весело подмигнул. – Пока вы ночью спали, я походил по степи, сыскал мою повозку, на которой пушки из Крыма вез. Лошаденки целы, на сочной траве только растолстели. Пушки теперь в моей телеге. Она крепче вашей, да и кони мои сильней.

Повозку он с ночи в овраге поставил, неподалеку.

Все туда побежали, тарусский князь – первый.

Опять было много крику, но теперь радостного.

Один Сыч глядел странно.

– Скажи, купец, а как ты пушки перетащил?

– Часовые вон помогли, – кивнул Яшка на боярских слуг. – А сразу не сказали вам ради шутки. Они ребята веселые. Так, что ли, рязанцы?

Мордатые холопы молчали, но боярин Карп Фокич был посмекалистей.