Боковой Ветер

И сразу осветились все пути на четыре стороны света от Кильмези, даже больше, считая по дорогам: на восток, где Макварово, Зимник, Яшкино, Карманкино, Вихарево; на юго-восток: Дубрава, Бураши, Малыши, Жирново, Дамаскино, Азиково, Мирный; на юг: Малая Кильмезь, Малиновка, Малые и Большие Кабачки, Смирново (Кривули), Ар-Порек-Порек; на запад: Кильмезь, Алас, Мелеклес, Троицкое, Селино, Максимовская, Песчанка, Соринка, Салья; на север: Казнем, Ломик, Паска, Четай, Подшибино, Кержаки, Рыбная Ватага, Каменный Перебор, Волга, Антропята, Павлята, Дорошата; любая из дорог была изъезжена, а по большей части исхожена. Мы говорили не «поехал в командировку», а «пошел». И шагали. И эти дороги памятны, особенно когда столбы гудели и дергались от ударов ветра и от того, что их трясли натянутые бесчисленные провода.

И все-таки неверно было бы писать только по памяти, надо ступить на эту дорогу, прийти в эту деревню. И, виновато оставляя пока в стороне до следующего приезда воспоминания о всем районе, надеясь, что приезд этот не будет теперь через такое время, я очнулся около Дома культуры, бывшей Троицкой церкви. Тут было первое в селе уличное радио — репродуктор. Помню, тогда вслух передавали для разучивания песни. Читали по слогам, чтоб успели записать, потом пели один куплет, потом припев, потом снова. И так дня три, потом разучивали следующую песню. Ни одной не помню. Передавали спектакли и оперы, хорошо помню «Вассу Железнову», «Кармен». У Дома культуры «стояла трибуна, мимо нее проходили демонстрации. Наша школа шла после всех, но зато ее появления ждали всего сильнее. Делали по классам разные украшения, одевались понаряднее, и хотя всегда ^ Мая и ^ Ноября были холодными, мышли в одних рубашках, Здесь открыли первый киоск в село, а в нем впервые продавали светло-красный морс с сахарином. Днем сейчас, я видел, ребята бегали с мороженым.

В Доме колхозника жил Руслан, прекрасный лыжник, ходивший вместе с еще одним учеником, Двосложковым, по тогдашней норме мастера спорта.

Дальше был дом, где внизу жила учительница. Она ваяла из детдома, когда его ликвидировали, нескольких воспитанников, фамилии у них были: Смирнов, Июльских, Беспризорных. Все они вместе с нами прошли через. МТС, РТС, через все общие вечера.

Володя Июльских хорошо рисовал, он выписывал журнал «Художник», даже ездил поступать в Москву, но не поступил. У него были искалечены взрывом пальцы.

Привозили туда в коляске инвалида Яшу, еще совсем молодого, жаловавшегося, что не может найти жену. Он хорошо играл на баяне, разводил мехи, веселел, и мы подтягивали. Он пел: «И вновь под липами будем, милая, сидеть вдвоем и вдыхать аромат лесной под серебристою луной…» Припев был такой: «Что это, что это? Это настоящая любовь».

На втором этаже жили молодые специалисты, девушки после техникумов: финансового, фармацевтического, кооперативного, культуры… Они всегда втягивались неукротимыми Раей Двоеглазовой и Катей Москалевой в общественную жизнь, в самодеятельность, но как-то быстро, мелькнув, исчезали. Лида Желтикова, Таня Шихалева, Ада Березина… но это только по памяти. Раз на рождество мы там гадали расплавленным воском, бумагой, на которой писалась тайна, потом бумага поджигалась, корчилась на тарелке, потом, освещаемая сбоку свечой, вращаемая, бросала на белую стену черные фигуры — знаки близкого и далекого будущего. Но это было после Вали. Валя как раз — у нее была светлая голова, во всех смыслах светлая («Светлые волосы, сиянье глаз, звуки голоса слышал не раз. И восторгался, хотя хандрил. Тебе улыбался, тебя любил»). — Валя сказала, что мы не имеем права заглядывать в будущее, это в ответ на мои планы о нашей счастливой перспективной жизни. И была права. А еще и бабушка мне говорила: «Ничего вперед не укладывай, все без тебя уложено».