Боксер

— А ты знаешь, о чем я все время думаю?

В ответ не раздается: «Ну?» Я продолжаю:

— О том, что, расскажи мне про этот погребок не ты, а кто-нибудь другой, я счел бы его антисемитом.

— Это почему же?

— Я не верю, что все спекулянты в то время были евреями.

— А я разве это говорил?

— Так уж буквально нет, но в том погребке сидели одни только…

Арон перебивает меня:

— Неужели так трудно понять, что я туда пошел лишь потому, что меня пригласил Кеник, а сам Кеник туда пошел лишь потому, что там были одни евреи. В Берлине наверняка были тысячи других погребков, без евреев. Но ведь туда-то Кеник не пошел. А раз не пошел он, не пошел и я.

— Ясно.

— И еще одно: я не рассказываю тебе послевоенную историю, я рассказываю, что произошло лично со мной. А это не одно и то же. Я понимаю, конечно, что у тебя сложилась определенная картина и ты отыскиваешь совпадения. Но вот это, мой дорогой, твоя проблема, а вовсе не моя.

Он скатывает валиком плащ, кладет его себе под голову, вытягивает ноги и ровно через пять минут уже спит. Мне еще ни разу не приходилось видеть Арона спящим, я разглядываю его, а сам жду мух, которых я мог бы от него отгонять.

* * *

Арон предполагал, что встретится с Тенненбаумом в погребке, но Кеник повел его в квартиру Тенненбаума, которая находилась через несколько улиц. По дороге он рассказал о своем начальнике: редкостный умница, образованный, перед войной был адвокатом или кем-то в этом роде — юрист, прекрасные связи с союзниками, немногословен, строгий, но справедливый.

— С первого раза он может показаться тебе человеком холодным, но зато он личность.

— А ты с ним уже говорил про меня?

— Прямо вчера вечером.

— Ну и?

— Я просто сказал, что мы сегодня к нему придем, и все. Чтоб он сразу знал, кто ты.

Дверь открыла пожилая женщина, и Кеник сказал:

— Мы договорились с господином Тенненбаумом.

Женщина проводила их в богатую комнату, где были книжные полки до самого потолка, восточный ковер, жалюзи. Кеник плюхнулся в кожаное кресло и сделал приглашающий жест, словно все это принадлежало ему. Арон старался держаться спокойно, он чувствовал, что и слова Кеника, и роскошная обстановка на него произвели впечатление, что он и сам уже начинает считать Тенненбаума важной персоной, хотя до последней минуты ничто этого не подтверждало, как, впрочем, ничто и не опровергало.

— Ты только посмотри, — шепнул Кеник. Он подошел к двери и нажал выключатель. На редкость большая хрустальная люстра, лампочек примерно на тридцать, ослепила Арона, Кеник тотчас ее выключил и снова сел, чтобы хозяин не застал его за подобным ребячеством. Арон подумал: наверно, Тенненбауму его квартира досталась тем же путем, что и мне моя, может, и здесь раньше жил какой-нибудь Лейтвейн, особенно при таких-то, как говорят, отношениях Тенненбаума с союзниками, хотя сама по себе квартира еще ничего не доказывает.

— Не люблю я ждать, — сказал он.

— Потерпи немного, — ответил Кеник, — у него, верно, дела.

— У меня тоже дела.

Наконец Тенненбаум явился, сама невзрачность, иначе не скажешь, среднего роста, тощенький. Единственное, что производило впечатление, это, без сомнения, золотая булавка в галстуке, с красным камнем.

— Сидите, сидите, — сказал он и сел.

Пожилая женщина высунулась из двери и спросила, не принести ли чего, чаю к примеру.

— Не надо, — ответил Тенненбаум. — Я думаю, будет лучше, если мы для начала переговорим с глазу на глаз.

Кеник тотчас вскочил, сказал «конечно, конечно» и откланялся. Выходя, он незаметно подмигнул Арону, и они остались вдвоем.

— Итак, вы хотели бы поработать у нас?

— Это не совсем точно.

— А что же тогда?

— Это Кеник мне предложил и сказал, что будет лучше, если вы сами проинформируете меня, на что я могу рассчитывать. А хотеть мне покамест нечего.

— Значит, вы не хотите?

— Скажем так: сперва мне надо узнать, о какой работе идет речь, а уж после этого я смогу принять решение.

— А разве Кеник вам не рассказал?

— Самую малость. И мне это показалось не очень привлекательным.

— Что же он вам рассказал?

И Арон повторил вчерашний разговор, не преминув заметить, что мало пригоден для такого рода деятельности, к торговле по высоким ценам, что время на привыкание ему навряд ли что-нибудь даст, ибо, помимо отсутствия склонности к этому роду занятий, охоты у него тоже нет. Арон старался держаться уверенно. Чтоб Тенненбаум понял, что перед ним не какой-нибудь там подручный, ведь от начала зависит все.

— А кто вы по профессии? — спросил Тенненбаум.

— До лагеря я работал бухгалтером на текстильной фабрике.

— Фабрика принадлежала еврею?

— Да.

— А как его звали?

— Вам он наверняка не знаком, — ответил Арон. Его раздражала эта игра в вопросы и ответы, получалось что-то вроде допроса.

— Не спешите с ответами, — сказал Тенненбаум, — а главное, не будьте таким чувствительным. Если нам предстоит работать вместе, я должен хоть что-то про вас знать. Итак, как его звали?

— Лондон.