Боксер

Так же, как в свое время Арону пришлось мало-помалу привыкать к этой квартире и Марку, а к этому прибавлялось то обстоятельство, что большинство предметов в квартире были ему не только чужды, то есть непривычны, но и вообще незнакомы. Так, например, он до сих пор в жизни не видел секретера, не слышал радио, и даже первое кресло-качалка в его жизни стало предметом ежедневных тренировок.

Прежняя гостиная была отдана Марку, Арон же поселился в спальне. По счастью, из каждой комнаты был свой выход в переднюю. Но ни разу он не брал Марка к себе, в двухспальную постель. Он, по его словам, с радостью взял бы мальчика, но вовремя вспомнил, как сам, еще будучи ребенком, однажды целую неделю спал в постели у матери, покуда его отец ездил по делам, и какая из этого последовала трагедия, когда отец вернулся домой.

На его работе присутствие Марка никак не отразилось. Арон мог выполнять ее по вечерам или днем, когда Марк спал после обеда, но зато ухудшились его отношения с Оствальдом. По привычке Оствальд приходил к нему, как и прежде, в любое время дня, садился, заводил разговор и не обращал на Марка ни малейшего внимания. Не то чтобы он игнорировал присутствие мальчика, просто он сводил общение с ним до необходимого минимума, как бы не желая казаться невежливым. Оствальд относился к детям равнодушно, говорит мне Арон, он ясно дал понять, что причины его визитов никак не связаны с Марком. С другой стороны, и сам Марк не был настырным ребенком, скорей уж сдержанным и робким. Он явно чувствовал отчужденность Оствальда, как полагает Арон. Во всяком случае, едва появлялся Оствальд, Марк уходил в свою комнату, где играл либо глядел в окно. Оставшись вдвоем с Ароном, Оствальд пытался вести себя как всегда, но у Арона была нечистая совесть, и мыслями он находился в соседней комнате. Он смотрел как-то мимо Оствальда и пил гораздо меньше обычного. Он не желал, чтобы мальчик увидел его пьяным. Оствальд сказал: «Лучше всего будет, если вы наймете какую-нибудь приходящую женщину. Ведь это вам по средствам».

Арон же, хотя и согласился поискать домоправительницу, несколько недель ничего не предпринимал для этого. Оствальд не торопил его, он вообще ничего не говорил дважды, однако его поведение вскоре заметно изменилось. Если до сих пор увлекательность их встреч можно было приписать единственно живости его характера, то теперь он сделался крайне немногословен. Из-за чего у Арона сложилось впечатление, что раньше он приходил только ради выпивки, а сам Оствальд ничего не делал, чтобы его в этом разуверить. Он пил с поспешностью, чтобы как можно скорей достичь желаемого состояния и не затягивать без надобности свой визит. Потом он начал приходить реже, а под конец и вовсе перестал приходить.

Несколько дней Арон нимало от этого не страдал, он даже испытывал известное облегчение. Коньяк вернулся в шкафчик, Арон занимался Марком и был хорошим отцом, пока это новое состояние не показалось ему жертвой, которую он приносит сыну. Он снова начал тосковать по Оствальду, он думал, что Оствальд хочет наказать его долгим отсутствием.

— Наказать? За что же?

— Ну, его отсутствие могло свидетельствовать об известной ревности.

— Ревности к Марку?

— Да, я так думаю.

— А зачем он был уж так тебе нужен? Неужели тебе доставляло удовольствие глядеть, как он пьет?

— Ну, так было лишь в последние дни, а раньше нет.

— А что тебя раньше в нем привлекало?

Уже приподняв руку над столом, чтобы отмахнуться от моего вопроса, Арон вдруг изъявляет готовность назвать кой-какие причины: Оствальд был умный человек, Оствальд был оригинальный человек, это значит, с ним было весело и интересно. Со временем у Арона возникло чувство, что он нужен Оствальду отнюдь не ради коньяка и что, следовательно, за уверенными словами Оствальда скрывался обделенный радостью человек. В известной степени Оствальд походил на него, прошлое в равной мере нанесло им непоправимый ущерб. А главное, говорит Арон, Оствальд был выше любых подозрений.

* * *

Арон всячески старался, чтобы Марк не почувствовал его огорчения, но это становилось все трудней и трудней. Как-то раз он взял мальчика за руку и отправился с ним к Оствальду. Обычно Арон использовал их совместные прогулки, чтобы объяснять Марку окружающий мир, порой ко взаимному неудовольствию, но объяснять было необходимо, например, вывески очень годились для первых уроков чтения. Но на сей раз Арон молчал и мысленно готовился к встрече с Оствальдом. У него было запланировано своего рода примирение, которое могло и не состояться, потому что ссоры-то, собственно, никакой не было, было лишь растущее отчуждение, вызванное новыми обстоятельствами, а уж их-то нельзя устранить никакими, даже самыми благожелательными, словами. Соответственно и визит Арона выглядел бы не более как жестом, между ними не стояло ничего, что можно устранить даже самым доброжелательным разговором.