Пребывая под эмоциональным грузом эшелона нахлынувших воспоминаний и не очень приятных размышлений, я провёл почти бессонную ночь. На утро, как поётся в известной песне, «…побрился, и галстук новый я надел…» и с мыслями «будь, что будет», выдвинулся по указанному адресу. На пороге не вызывающего симпатии учреждения, мысленно перекрестившись и призвав на помощь всех Богов, я вошёл в здание. Как оказалось, там меня уже ждали. Дежурный провёл меня в кабинет какого-то начальника и учтиво прикрыл за мной двери. Так я впервые оказался в «застенках» КГБ.
Мне стало немного не по себе. Я был наслышан о том, что из этого учреждения либо выходят уже никем, либо отправляются в сторону Магадана, но уже по этапу. Ни одна из этих перспектив меня не устраивала. Не видя в себе государственного преступника, я, овладев своими чувствами и натянув на лицо дежурную улыбку, поздоровался с человеком, который сидел в глубине кабинета за широким дубовым столом, а над его головой с портрета пронизывающим взглядом смотрел на меня «железный» Феликс Дзержинский. Такая вот нелицеприятная картинка предстала перед моими глазами.
Кивнув головой на моё приветствие и жестом пригласив присесть, чекист поправил свои роговые очки и с отработанной за долгие годы деликатностью стал расспрашивать о работе, делах в семье, здоровье моей жены и дочерей. Я не выдержал таких оперативных заездов и напрямую спросил: – Извините, мне, конечно, льстит ваш интерес к моей личной жизни, но, судя по вашим вопросам, Вы неплохо о ней осведомлены, а моя персона, я думаю, интересует вас совсем по другому поводу.
– Вы правы, – сказал кэгэбэшник и продолжил. – Михаил Михайлович, вы совсем недавно выступали перед студентами техникума физической культуры…
Я вспомнил, как по прибытию с Кубка мира руководство техникума действительно попросило меня рассказать об этой поездке и о выступлении наших боксёров студентам, и я с большим удовольствием согласился. На встрече я поведал присутствующим про Всемирный торговый центр – близнецах-небоскрёбах (тех самых, которые были разрушены в результате ужасного террористического акта 11 сентября 2001 года), про стальные бордюры, про шикарные автомобили. Не забыл, конечно, о негритянских нищих районах и о том, как там эксплуатируют человека. То есть рассказал то, что действительно видел. И вот сейчас всё то, о чём я говорил, вменялось мне в вину…
– Михаил Михайлович, – вскинул на меня свой взгляд человек в роговых очках. – Вам, наверное, надоело за границу ездить? – и, не услышав моих возражений, продолжил. – Мы думали, вы знаете, о чём и как надо рассказывать, а вы восхваляете американский образ жизни. Понятно, если бы так выступали колхозница или рабочий. Но вы – воспитатель, педагог, идеолог и позволяете себе такое! Если вы не знаете, как надо выступать и о чём рассказывать, приходите, мы вас научим.
Пока он это говорил, я мысленно уже успел проститься и со сборной, и со всем тем, что с ней было связано, но как только он закончил, у меня как-то непроизвольно вырвалось:
– Благодарю за предложение. Я всё понял. В следующий раз именно так и поступлю, а за случившуюся оплошность прошу простить.
– Ну, если вы всё поняли, тогда, пожалуйста, – и серый человек с натянутой улыбкой на лице вежливо указал мне на дверь.
Я не стал расшаркиваться, а наоборот, очень быстро ретировался. Выскочив на улицу, я поблагодарил в душе Господа и зарёкся, что больше никогда ни на каких встречах выступать не буду. Долгие годы я не изменял данному себе обещанию и только с распадом Советского Союза, когда «Кремль перестал слушать», я могу позволить себе публичные выступления.