Боль

Она глядела на Ваську зелеными пристальными глазами, лапа ее напряженно двигалась вслед за малейшим движением его головы, из подушечек выдвигались голубые когти, способные распустить Васькино ухо на ленточки. Держалась Цыганка из последних сил. За что, собственно, кошке держаться железо и камень.

— Цыганка, — сказал Васька шепотом. — Лезь ко мне на плечо. Иначе никак. — Он поднялся к ней вплотную. — Ну, давай.

Он спрятал голову за трубу. Цыганка хватила его когтями по плечу. Почувствовав мягкое, податливое, — впилась. Он стерпел. Стал потихоньку спускаться. Чтобы его удержать, она впилась в его плечо другой лапой и заурчала. Он чувствовал ее дыхание и ее зубы в ложбинке у основания черепа.

— Давай же, Цыганка, давай. — Васька легонько ударил ее по задним лапам.

Соскользнув со штыря, Цыганка посунулась по Васькиному плечу вниз, разрывая его рубашку и тело, — он прижался к трубе и зажмурился от нестерпимой боли. Цыганка вцепилась ему в спину и задними лапами. Тогда он полез вниз.

Нинка, опасливо отворачиваясь от своей обезумевшей кошки, оторвала ее от Васькиной спины и бросила, словно она руки жгла. Цыганка черным огнем взвилась на корявый ободранный тополь.

— Сними рубашку, — сказала Нинка. — Нужно ее застирать и заштопать.

Рубашка была в крови. И Нинкины руки стали в крови. И Васькины руки окрасились кровью.

Рвались мины. На кромке канавы лицом к Ваське лежал немец-язык остроносый жердястый парень килограммов на сто. Утро светилось в круглых очках, и успокоенное лицо его казалось задумчивым. Взрывом ему задрало китель — обнажилась рубаха, густо пропитанная кровью от того железа, которое было Ваське назначено.

Но оно попадет в него, попадет. Вскроет вены. Острыми краями осколков.

Вот оно. Вот воет. Фырчит, Поет нежно.

Васька поискал глазами, а оно поет, разглядел порез на клеенке, рядом бурое пятно от утюга и засмеялся — живой. Ударил кулаками по столу пустая бутылка опрокинулась, покатилась на край стола и упала. И от этого пошлого звука оборвалась песня той мины.

Теперь Васька обрадовался своей комнате, как спасению. Даже отметил хорошо ли, плохо ли, и пусть она совсем не похожа на комнату его детства, но все же вид у нее жилой: он купил платяной шкаф небольшой, шесть стульев тяжелых, дубовых, старинных, и в дубовой раме олеографию — Мазепа, привязанный к белому коню, почему-то голый. Мазепу норовят задрать волки, но конь такой, что вынесет.

У стены на стуле «Богатыри». Смотрят на Ваську жалеючи.

— Пузаны! — обрадовался им Васька. — Не нравлюсь? Не такими виделись вам потомки, да? Там, на Калке, в ваших последних горячих мыслях о спасении Руси. А не надо было зевать! Поменьше бы девушек щупали, побольше бы над стратегией задумывались… Ни хрена вы нас не понимаете. И вообще нету вас. Есть только моя любовь к вам. Выпьем, пузаны, за вашу красоту. Зелена вина! — Васька налил портвейна в стакан, ласково плеснул в богатырей и себе налил. — Вы не помните, пузаны, как я того разгильдяя носатого взял? Не помните? Смешно как-то взял. И даже глупо. — Васька выпил, почесал стаканом подбородок. — Нет, правда, как я его прихватил-то, рябого залетку? Что-то было в тумане.

Они возвращались с задания — туман был густой. Звуки в тумане были глухими, какими-то ниоткуда. Ведро из колодца вытаскивают. Храпят совсем близко ночные кони.

Васька слушает эти звуки и хмурится, упираясь в клеенку лбом.

Нейтральная полоса в широкой лощине. Ее не видно в тумане, но она есть — земля чуть заметно пошла под уклон. У Васьки живот схватило. Он бы, конечно, и без штанов пошел, если надо, но здесь столько хожено-перехожено, каждая канава его боками прочищена. Васька сказал ребятам: «Идите». Мол, он их догонит.

Живот болел бурливо. Васька сидел и сидел. Глаза слезились от боли и нелепости происходящего. Свет утра как-то так прошел сквозь слоистый подвижный туман, что Васька увидел — сидит неподалеку от него кто-то, скорчившись по такому же делу. Васька на него смотрит — тот на Ваську. У Васьки сразу живот прошел. Он встал. Застегнулся.

Немец был большой, близорукий, в круглых очках на широкой резинке. Он смотрел снизу вверх, силясь Ваську узнать, улыбался детской улыбкой, и глаза его под очками выпучивались.

Васька ударил его рукояткой «вальтера» по голове. Подхватил падающего и зажал рот ладонью.

«Вот и узнал… Вот и познакомились…» — бормотал Васька. Он шел, следуя безошибочному чувству направления, которое вырабатывается у разведчика.