Боль

Двадцать третьего апреля 1988 г. при допросе Богословский показал, что около 14 час. 30 мин. 5 ноября 1987 года он вместе с Богословской Анной и детьми Катей и Юлей поехал в поход в район г. Куровское Орехово-Зуевского района, к заливу реки Нерской, по предложению Анны. Прибыв на выбранное им место стоянки, он стал заниматься палаткой и готовить к работе примус, а Анну послал за водой. Вместе с ней пошли и дети. Через несколько минут со стороны залива раздался крик. Подбежав, он увидел, что метрах в 15 от берега на льду стоит Анна, а детей нигде нет. Рядом с ней была полынья, в которой кружилась вода. В полынье он нащупал какую-то одежду, за неё попытался вытащить одну из девочек, но сам провалился под лед, затем вылез из воды. Анна стояла и ничего не предпринимала. Полагая, что она утопила детей, он схватил жену за волосы и стал бить её головой об лед, столкнул в воду, и её затянуло течением. Собрав разбросанные на льду предметы, он на ближайшей электричке поехал домой, в Москву. В последующие несколько дней он вынес из квартиры и сжег все вещи, документы жены и детей, чтобы создать видимость, что они уехали.

При воспроизведении этих своих показаний Богословский показал в заливе реки Нерской место… где утонули его дети и где он утопил жену. Поскольку это место действительно совпало с местом обнаружения трупов Кати и Юли, а место нахождения трупа Анны следствию известно не было, то в связи с показаниями обвиняемого были предприняты тщательные поиски трупа Анны в этом заливе. Поиски результата не дали, и это явилось основанием полагать, что Богословский вводит следствие в заблуждение…"

Надо сказать, что, когда в Московской областной прокуратуре мне рассказывали, как расследовалось это дело, все, как один, непременно упоминали, что Богословский ночью стал требовать Шмидта и кричал, что хочет рассказать ему всю правду. За Шмидтом послали оперативника, тот от счастья в обморок не упал ("я ночью не допрашиваю, почему нельзя подождать до утра…"), но поехал. Действительно, случай неординарный и может украсить биографию любого следователя. Но меня, признаюсь, поразило не это, а другое — событие не событие, не знаю даже, как назвать.

Богословский, вызвав Александра Эдуардовича ночью, выдвинул новую версию — о том, что он убил Анну в другом месте. Когда они после гибели детей приехали в некое подмосковное место и там стали выяснять, как же все это могло случиться, Анна, по словам её бывшего мужа, сказала, что дети ещё будут — не беда. И вот тут-то он её и убил топором, труп закопал, а вещи сжег. Убил за детей.

Сказал, что покажет, где зарыт труп, и 1 мая следственная группа выехала на место, которое должен был указать Богословский.

Ситуация была из ряда вон.

Богословский назвал место, никаким образом не связанное географически с тем, где погибли дети. Вычислить его каким бы то ни было способом, включая отсутствующие у нас компьютеры, не представлялось возможным. Все, за исключением Богословского, шли наугад, шли долго, километра три, все устали, и все впустую. Шмидт, поняв, что Богословский не ищет, а просто, что называется, отдыхает от камеры, прекратил "турпоход". На обратном пути купили молоко и булочки и все разделили между всеми присутствующими. Никто из уставших и осатаневших оперативников не попрекнул Богословского ни намеком. И вот этот-то хлеб и это самое молоко, которое все молча ели-пили на далекой подмосковной станции, вот они потрясли меня — не подберу другого слова.

Я вдруг поняла, что все по-человечески очень хотели, чтобы Богословский оказался человеком, с горя совершившим непоправимое. Никто, в том числе и Шмидт, ломавший над всем голову больше других, — он отвечал за все, — никто не хотел обнаружить убийцу-зверя, всем, отдавали они себе в этом отчет или нет, хотелось надеяться на лучшее. На человеческое. Понимаете?

И тогда я подумала о той странной роли в жизни, которую избрали себе Шмидт и все, кто ищет истину за очень небольшую зарплату.

Как странно, что в то время, когда все у нас набросились на следователей со слезами, ненавистью, проклятьями и — самое мягкое — с обоснованными претензиями, — как странно, что в это же самое время ни у кого не нашлось досуга спросить: а что же все-таки руководит теми, кто тем не менее ищет и находит нелюдей, попирающих людские законы?

Ведь, если вдуматься, следователи принадлежат сегодня к немногочисленной группе людей, принимающих решения и БЕРУЩИХ НА СЕБЯ ОТВЕТСТВЕННОСТЬ.

Ответственность, воспетую со всех трибун, попавшую в стихи и пропитавшую новейшую прозу.

Мы не заметили, как жизнь стала жестокой настолько, что вдруг начинаешь радоваться, простите мне это слово, когда узнаешь, что совершенное в некий день и час преступление имеет объяснение. То есть по большей части поступки наши объяснений не имеют.

И вот следователи в условиях неочевидности (специальный термин, как мне кажется, переходящий в разряд социальных терминов) тем не менее настаивают на необходимости жизненной логики, держатся за неё и ею руководствуются.

Это не так просто.