Боль

– Погоди немного, к чему такая спешка? – иногда ворчал Микки, сидя перед телевизором. – Сейчас начнется фильм, его так рекомендовали Дафна и Гиди! – Или: – Этот сериал просто прелесть, тебе обязательно понравится!

А иногда он ничего не говорил, только провожал ее горестным взглядом.

– Я должна выспаться, завтра у меня напряженный день, с утра у меня назначено заседание, – объясняла она.

Но даже когда никакого заседания не было, она всегда приходила в школу самой первой. Стоя каждое утро у ворот, зимой и летом, она встречала учащихся, желала им доброго утра, помнила их всех по именам, обменивалась несколькими словами с их родителями. Но Микки это не впечатляло.

– Знаешь, ты здесь не единственная много работаешь. Не тебе одной рано вставать.

– Извини, Микки, я устала как черт, глаза слипаются, – пробормотала она, вывернувшись из-под его руки.

Ирис знала, его бесит не столько то, что она уходит спать так рано, сколько ее решение превратить комнату Альмы, несколько месяцев назад уехавшей из дома, в собственную спальню.

– Ничего личного, Муки, – попыталась она его успокоить. – Мне удобнее спать одной, вот и все. Этот совместный сон – просто первобытный обычай, люди только мешают друг другу, даже научные исследования это подтверждают. Тебе же самому не нравится, что я бужу тебя, когда ты храпишь!

Да, он, конечно, ожидал, что она будет с любовью принимать его храп, и, конечно же, не ожидал, что убежит в полуторную кровать Альмы и закроет дверь перед его носом.

– Я не хочу тебя обижать, просто мне надо выспаться. В конце концов, какое это имеет отношение к нашей близости? – твердила она, совершенно искренне веря, что никакого.

В самом деле! Можно подумать, что любовью занимаются во сне, что кто-то ведет во сне душевные разговоры! Так или иначе, когда Альма вернется, Ирис освободит ее комнату и вернется на двуспальную кровать. Но кто бы мог подумать, что Альма будет появляться так редко, в лучшем случае раз в месяц, и ее пустующая спальня станет постоянным домом для оставленных на прикроватной тумбочке вещей. Крем для век, стакан воды, носки – постоянно мерзнут ноги, – лосьон для рук, книга-другая – все это множилось и росло, пока Альма не выпалила во время своего последнего визита:

– Отлично, мама, ты завладела комнатой! Хочешь, чтобы я вместо тебя спала с папочкой?

Конечно, Ирис поспешно собрала свои вещи и сложила их на прежнее место, и уже решила, что у нее нет выбора и нужно вернуться спать к Микки, но с сожалением заметила, что все, что так раздражало ее раньше, теперь, после полной свободы, стало раздражать в сто раз сильнее. После бессонной ночи, проведенной с ним рядом, она почувствовала, что с нетерпением ждет, когда дочь наконец освободит постель и уйдет, вернется в квартиру в Тель-Авиве, которую снимала с подругой. А вечером, когда так и случилось, Ирис была уже настолько без сил, что так и не смогла толком поговорить с дочерью, узнать чуть больше о ее делах и о дальнейших планах, хотя Альма, скорее всего, сумела бы отвертеться от подобного разговора, даже если бы имела дело с гораздо более внимательной матерью, ведь у девчонки ни забот, ни планов, кроме как работать по ночам официанткой в том ресторане на юге города и отсыпаться днем.

Как у них выросла такая дочь, начисто лишенная малейших амбиций и устремлений? С раннего детства она не задерживалась ни в одном кружке, ничем не интересовалась, только часами сидела перед телевизором или перед зеркалом. Все эти годы она видела, как много работают ее родители, но так ничего и не усвоила. Даже если Ирис бы и удалось поговорить с ней в выходные, ее дочь, несомненно, только ухмылялась бы на все ее расспросы:

– Все ништяк, мама, успокойся, я уже не у тебя в школе, вернее, в полку. Они ведь у тебя там все маленькие солдаты.

– Если в нашей школе настолько ужасно, то почему же к нам очереди стоят? – поторопилась бы занять оборону Ирис, в подробностях восстанавливая так и не состоявшийся разговор, хотя в последние годы разговоры вроде этого начинались у них то и дело – отрывочные; вкривь и вкось; порожденные желанием сблизиться, но только отдалявшие их друг от друга; призванные внести ясность, но запутывавшие еще больше.

Она-то по наивности ожидала, что ее дочь будет гордиться ею, ценить дело всей ее жизни – получив проблемную школу в бедном районе, превратить ее в самую востребованную во всем городе! – и, конечно же, не ожидала всех этих насмешек.

– Похоже, им это подходит, а мне – нет, – отвечала Альма, глядя на мать с вызовом, снизу вверх.

Как она получилась таким заморышем? Все дочери подруг давно перегнали по росту своих матерей, и только Альма оставалась недомерком, хотя родители оба рослые.

В детстве она почти не ела, не помогли ни мольбы, ни угрозы. Только перед телевизором, когда дочка отвлекалась, иногда удавалось накормить ее, затолкнуть ей в рот ложечку омлета, кусочек сыра, овощную котлетку, и малышка рассеянно двигала челюстями, жевала и глотала, пока не встряхивалась, будто пробуждаясь ото сна, и не начинала яростно протестовать.