Боль двенадцати женщин

Ребенок на операционном столе всегда добавляет ответственности и накала. Нервы натягиваются сильнее, когда я вспоминаю красное пятно на белом свитере с незабудкой. Такое не забудешь. Невозможно даже представить, что я не спасу эту девочку, - сама мысль об этом невыносима. Она не должна умереть из-за урода, который сел за руль пьяным. В какой-то мере я должен исправить случившуюся на дороге несправедливость. Получается, меня послал Бог, чтобы помочь этой девочке. Можно сказать, в предоперационной я стою в прихожей у Создателя. А значит, он мне поможет, и вместе мы справимся. Когда эта мысль впервые пришла мне в голову, даже дыхание перехватило. Но при подготовке к экстренным операциям времени на самолюбование нет. Зато есть несколько минут на молитву.

Не могу назвать себя примерным христианином. Я не воцерковлен, не соблюдаю постов, знаю лишь основные православные праздники и вместе с семьей крашу яйца на Пасху. И только. Намыливая руки, я веду с Создателем внутренний разговор. Это не каноническая молитва из тех, что прописаны в тонких книжечках из церковной лавки, а моя. Я прошу у Бога направлять мои руки, прошу послать сил провести эту операцию успешно. «Господи, пусть все будет хорошо», - шепчу я.

Глубокий вдох, медленный выдох. Подняв руки уже привычным движением хирурга, я вхожу в операционную. Здесь пахнет антисептиками, озоном и сухожаром. Я очень люблю этот запах сухожара. Он словно переносит меня в детство: летние каникулы, я в деревне у бабушки, которая кипятит в огромной кастрюле полотенца. «Держись, я с тобой, - мысленно обращаюсь к девочке на операционном столе. - У тебя еще обязательно будет много летних каникул».

“Дальше - никаких лишних мыслей, только работа. Весь мир для меня сжимается до размеров операционной. На время операции нет ни других городов, ни морей, ни Космоса, исчезает политика, растворяются новости, блекнут планы - я не думаю ни о чем другом, кроме того, что делаю с пациентом прямо сейчас.„

Мне кажется, хирурги, получавшие в перестроечное время смешные зарплаты, оставались в профессии именно из-за этого острого наэлектризованного чувства значимости своей работы, которое появляется, когда спасаешь чью-то жизнь в операционной. Когда я перешел в пластическую хирургию, мне не хватало этого чувства, я тосковал по нему. Прислушивался к себе после операций и не встречал в душе даже тени тех ощущений, что испытывал в экстренной хирургии. Только спустя время я нашел в пластике особый смысл. И чтобы увидеть его, нужно было приглядеться.

* * *

- Ну какой в этом смысл? - говорила сама себе Аня, пятый раз за час доставая градусник для маленького сына. Максик температурил вторые сутки. Аня не спала всю ночь, утром вызвала участкового врача. Пришла педиатр, послушала, посмотрела, ничего не нашла, велела наблюдать и давать жаропонижающее. Липкий сироп с химическим клубничным запахом плохо действовал - сынишка через пару часов снова нагревался. Аня с ума сходила от тревоги: вдруг она упустит что-то важное и сын заболел серьезно? Вся ее реальность скукожилась до размеров Максимкиной детской - она почти не отходила от ребенка.

Муж был на работе. Он всегда на работе, с утра до вечера. В последнее время Андрей даже не звонил днем. Вечером ее в лучшем случае ждали дежурный чмок в щеку и вялое «Ну как день прошел?». Романтика в их отношениях высохла, как подаренный на свидании букет.

К вечеру Аня не выдержала и набрала подругу.

– Привет, можешь разговаривать? - Голос молодой мамы звучал глухо.

– Господи, что случилось? - встревоженно спросила Тая. Они учились в одном классе и дружили, сколько себя помнили.

– У Максика температура плохо сбивается. Врач ничего не сказала. Вдруг что-нибудь серьезное?

– Так. Без паники. Забегу после работы. Если бы было что-то серьезное, вас бы в больницу отправили. И вообще, нечего о плохом думать. Успокойся, чайку попей.

От разговора с подругой Ане немного полегчало - оптимизм Таи согревал, как июльское солнце. Максику тоже стало лучше, и он заснул.

Аня ходила по большой квартире, подаренной свекровью, и собирала игрушки. Наклонившись за машинкой, она вдруг увидела себя в большом зеркале в прихожей. Аня выпрямилась и, наверное, впервые за много месяцев внимательно на себя посмотрела. Да, до этого она тоже видела свое отражение, но старалась не всматриваться - мазнула взглядом, и ладно. Сейчас она разглядела бесформенную женщину неопределенного возраста, в лосинах и вытянутой футболке с пятном, с давно не мытыми волосами, собранными в неаккуратную гульку.