Боль и обезболивание

Народный артист Ю. М. Юрьев рассказывает в своих записках о случае, имевшем место при исполнении им роли царя Эдипа: «Когда я бросился с лестницы вперед, рассчитывая быть подхваченным на лету, моя сандалия, очевидно оттого, что недостаточно полно прилегала к ноге, зацепилась за ступеньку и на мгновение задержала движение; нога резко сорвалась и с такой силой ударилась об угол следующей ступени, что у меня потемнело в глазах и невольно вырвался крик боли… Но ей некогда было предаваться — впереди мне предстояли еще две тяжелые сцены: прощание с дочерью и заключительная сцена — изгнание Эдипа из его страны. Они-то, если не совсем поглощали физическую мою боль, то, во всяком случае, в достаточной степени отвлекали от нее. Когда я скрылся за драпировкой, то совершенно неожиданно встретил поджидавших меня за ней близких. Они были в волнении и забросали меня вопросами: «Что случилось?», «Что с тобой?», «Откуда на тебе кровь?».

— Кровь?… — с недоумением спросил я.

— Как? Смотри! — и они указали на мою ногу.

И действительно: тут только я заметил, что сандалия на левой ноге была залита кровью, обильно сочившейся сквозь трико. И вот, что удивительно: боль, которую я так остро ощутил при ударе, совершенно не чувствовалась во время последующего хода действия, а вот теперь, лишь только я взглянул на окровавленную ногу, ощущение боли снова немедленно вернулось ко мне с прежней силой…».

Аналогичную историю из жизни Жерара Филипа рассказывает Морис Куссонно. «Я помню первый спектакль "Сидай в Авиньоне…" Жерар, который на репетициях никогда не играл в полную силу, на этот раз провел сцену любви совершенно исключительно. По окончании сцены он направился к выходу, ведущему в парк. Проход был не освещен, и Жерар упал с высоты в два с половиной метра… Послали за врачом. Он оказал первую помощь, после чего Жерара отвезли в гостиницу. Рентгеновский снимок сделали только на следующий день. Утром он не репетировал. После полудня участвовал в подготовке новой мизансцены, сделанной для того, чтобы он мог сидеть в некоторых эпизодах. Жерар очень страдал от последствий своего падения.

В вечер первого спектакля его вынесли на сцену. Он играл сидя или оставался неподвижным… Это был поразительный и волнующий спектакль».

Рассказ Куссонно дополняет Морван Лебэк. «Зрителей Авиньонского фестиваля пригласили аплодировать Сиду с ушибленным коленом, Сиду, страдающему от боли; он обливался потом, глушил свои страдания уколами… И этот Сид… был самым великим из всех, самым прекрасным, самым пылким, самым молодым».

«Во время сражений, — пишет Н. И. Пирогов, — самый момент сотрясения иногда не ощущается ранеными, а именно при ранах огнестрельных. Это объясняется, с одной стороны, различными эффектами (страхом, надеждою, славолюбием), а с другой стороны, мгновенного быстротой самого сотрясения. Так, мне встречались значительные повреждения большими огнестрельными снарядами, которые не были замечены ранеными в момент сотрясения. Иные во время сражения узнают о своей ране только от товарищей, другие, увидев кровь на платье… В некоторых случаях боль непосредственно после ранения довольно умеренна, а в других жестокая… Вообще можно сказать, что во время битв душевное волнение, неожиданность и быстрота полета огнестрельных снарядов производят над раненым анэстезирующее действие, сходное с действием хлороформа при операциях»^[20].

Интересный эпизод описывает в своем романе «Весна на Одере» Эм. Казакевич.

Советский разведчик, гвардии майор Лубенцов, отрезан от своих в осажденном немецком городке Шнейдемюле. Вокруг него немцы, он должен передать важнейшие сведения советскому командованию, он понимает, что своевременная информация может решить судьбу немецкого гарнизона крепости и сохранить жизнь многим бойцам его подразделения. Но как прорвать замкнувшееся вокруг него кольцо?

«Лубенцов прыгнул в сторону, забежал за дом, прополз возле бензобудки и юркнул во двор, в одну из машин. Посидев там минуту, пока не погасла серия ракет, он выскочил оттуда, добрался до забора, подтянулся на руках и перепрыгнул. Вокруг стоял невообразимый галдеж немцев. В небо взмыли еще десятка два ракет и снова осветили все кругом. Он пробежал по улице, перескочил одну траншею, другую, третью, с разбегу, как кошка, одолел баррикаду, потом бросился к одной из калиток, открыл ее и вполз во дворик, полный голых клумб и деревьев. Здесь он отдышался и почувствовал, что правая нога ранена или ушиблена, хотя он даже не заметил, где это случилось. Боли он также пока еще не чувствовал.

Он двинулся дальше и вскоре очутился перед глухой стеной полуразрушенного большого дома. Он пролез под железной решеткой ограды и, продираясь сквозь холодные и колючие кусты, набрел на дверь черного хода. Здесь уже было совершенно тихо. Слышно было, как из жолоба стекает вода. Ракеты взмывали далеко позади.

Он стал подыматься по лестнице. Правый сапог был полон крови…».