Боль любви. Мэрилин Монро, принцесса Диана

И таких примеров не просто тысячи, их сотни тысяч! Семьдесят тысяч только погибших от мин, а сколько калек!

Мне возражали, что наши мины поставлены против мин советских. Я отвечала:

– Значит, запретить нужно все вообще!

Чем больше я говорила, тем большее раздражение вызывала у политиков всех мастей, особенно раздражала парламент. На меня ополчились так, словно я, прогулявшись ради собственного удовольствия, вдруг решила обвинить парламент Британии во всех человеческих грехах.

И вот тогда я впервые почувствовала страх. Это совсем другой страх, не тот, что испытываешь на минном поле, а тот, что не отпускает и посреди оживленного европейского города. Впервые возникла картина автокатастрофы. Когда-то я боялась, что меня могут уничтожить, чтобы освободить место для новой супруги принца. Теперь все эти мысли были так далеко…

Я не мешала Чарльзу жениться второй раз, я уже не мешала королевской семье, вернее, мешала ей не настолько сильно, чтобы меня замечать вообще.

Но теперь я мешала другим, куда более мощным силам, тем, у кого были возможности привезти в несчастную Анголу пятнадцать миллионов мин и разбросать их по всей стране, где больше нет и еще много лет не будет нормальной жизни. Эти силы куда мощней рассерженной королевской семьи.

Но есть что-то сильнее страха. Там в госпитале или среди искалеченных людей совершенно забываются прежние проблемы, кажутся такими мелкими, убогими. Удивительно, среди убогих хижин, убогой жизни убогими кажутся заботы нашего обеспеченного, сытого и незаминированного мира. Мы просто не представляем их жизни, как и они не верят в возможность нашей.

Отправляясь в Пакистан, я пыталась навести мосты между двумя мирами – христианским и исламским, между Западом и Востоком, считая, что именно эти противоречия самые серьезные на планете.

Какая чепуха! Самые серьезные – это противоречия именно между нашей сытой, спокойной жизнью и жизнью, в которой нет ни сытости, ни спокойствия, а есть страх, боль, мучения, голод… Эту пропасть нельзя ни перепрыгнуть, ни не заметить, через нее можно только протянуть руку помощи. Если мы этого не сделаем, то мы не люди и не имеем права жить на Земле.

А все остальное, вроде чьего-то недовольства, просто чепуха!

Даже проблемы противостояния с Камиллой и стольких лет мучений кажутся такими мелкими и суетными…

Но проходит время, и все возвращается на круги своя, я снова встречаюсь с теми, кто озабочен только светским, внешним успехом, чьи интересы ни в какой мере не связаны с трагедией девочки Хелены и многих других несчастных, окунаюсь в веселую, суетную жизнь и на время забываю дрожь в коленях от сознания, что под ногами может оказаться мина.

Но только на время, теперь это всегда со мной. Даже за весельем и смехом, за оживленной внешностью внутри остался тот страх минного поля и понимание, что если я могу что-то изменить, то должна это делать.

Жить вот такой раздвоенной нелегко. И рассказать никому нельзя, снова решат, что у Дианы паранойя. Нет у меня паранойи, а вот бояться я действительно стала еще сильнее. Когда-то снилась Камилла, теперь снится авария…

Я изменилась

Еще совсем недавно, год назад, для меня самым важным казалось сохранить свой статус члена королевской семьи, чтобы меня именовали Ваше Королевское Высочество.

Сейчас я понимаю, насколько это ненужно и неважно.

Что произошло за год? Очень немногое и очень много. Некоторые события и встречи с людьми перевернули мою жизнь. Теперь я другая, прежняя Диана осталась там, в прежней жизни. Нет, конечно, я не изменилась полностью, это невозможно в один день, но я стала иной. И смею надеяться, новой леди Дианой могут гордиться мои мальчики – Уильям и Гарри. И это для меня главное.

В Лондоне снова встретились с Хаснат Ханом. Теперь уже от него самого я услышала, что он никогда на мне не женится. Это самая большая рана за последний год, она могла бы перечеркнуть все, к чему я пришла, но я вдруг с изумлением поняла, что сильнее даже этого!

Независимый Хаснат оказался не менее зависимым, чем остальные. Он испугался. Нет, не того, что потеряет работу, как Мэннеки, не того, что его отправят подальше от Англии, хорошего хирурга с удовольствием приняли бы в любой стране, тем более я договорилась с Кристианом Барнардом. Хаснат испугался моей известности, хотя она могла принести деньги в клинику, где он работает, помочь его больным. Он испугался меня самой, моего напора.

И это самое страшное. Я одна, совсем одна и всегда буду таковой. Мои мальчики уже выросли, вот-вот станут самостоятельными во всем, я нужна им как воспоминание, пришло время советоваться мне с ними. Но я не хочу обременять их своими проблемами, своими бедами. Никого другого, чтобы стал душевной опорой, я искать не буду. Если уж Хаснат, ради которого я готова была стать мусульманкой, не нуждался во мне, то кому же я нужна?