Боль мне к лицу (СИ)

Скандала избежать не удается. Яна на повышенных тонах выясняет отношения с Ваней, Петр по-прежнему ухмыляется, стоя позади. На его лице — причудливый узор от тени раскидистого дерева, который шевелится, будто по коже ползают огромные, уродливые пауки. Доронин — младший выглядит настолько неприятным, что я не могу больше смотреть на безобразное мельтешение полусвета, делающим его похожим на монстра.

«Какой противный!»

«Они бы с этой Янкой отличная пара были»

«Может, и трахаются за спиной служивого. Зря, что ли, вместе таскаются»

— Да как ты можешь меня променять на эту е**ую, — не выбирая выражений, кричит Яна, указываю наманикюринным пальцем в мою сторону. — Чего тебе дома не хватает?

— Уймись, — рявкает Иван, чем вызывает лишь рыдания у жены.

Хочется раствориться, исчезнуть, — лишь бы не быть свидетелем безобразной сцены. Одна часть меня прекрасно понимает возмущающуюся темноволосую красавицу. В ее глазах я — чокнутый крокодил, страшная, сумасшедшая, больная. От унижения ход крови превращается в бег, и мне становится невыносимо жарко, но я по-прежнему сижу, вцепившись в пиджак Ивана, будто пытаясь спрятаться в нем, стать невидимой.

На пару мгновений я теряю нить их разговора, и в ужасе замираю, когда возле меня оказывается Яна; она порывисто дергает на себя пиджак супруга, вытряхивая меня из кокона безопасности. Я вижу, как девушка замахивается, пытаясь ударить, и закрываюсь в испуге, боясь испытать боль.

— ЯНА! — в голосе Ивана гроза и раскаты грома; я замираю, прикрывая голову и лицо руками, мечтая заползти за лавку, в кусты, в любой темный угол. — Ты одурела?

Я открываю глаза.

Надо мной по-прежнему возвышается жена подполковника; грудь ее в вырезе платья тяжело и порывисто вздымается, будто после забега на большую дистанцию; Иван сверкает глазами, держа ее за запястье и не давая двинуться в мою сторону. Таким злым я вижу его впервые.

Лицо Петра теперь полностью скрывается в тени, и я не вижу ничего, кроме сверкающего стального браслета часов, на котором и концентрируюсь.

— Ваня, ну как ты мог? Вот так — со мной? — в какой-то момент злость оставляет Яну; она вся сдувается, теряя запал. Ваня притягивает ее к себе, и муж с женой соединяются в одно, единое целое. Я тихо сползаю с лавки, оставляя на ней чужой пиджак, чужую семью, в которую так бессовестно влезала, и продираюсь сквозь кусты. Так будет лучше, меня там не должно быть.

…Меня вообще нигде не должно быть…

…Всем было бы проще, если я не родилась на свет…

…Или не оправилась после сульфозина, превратившись в овощ…

…Тогда бы мне не было так больно, как сейчас…

Я бегу, решаясь спрятаться в квартире. Джип Ивана по-прежнему стоит на том же месте, но я избегаю смотреть в его сторону, словно и он относится ко мне с таким же презрением, как и его хозяева.

— Ты чё, привидение увидела?

Я почти врезаюсь в Кирилла, выходящего из своей двери. Он защелкивает замок, с любопытством оглядывая меня, будто и не замечает двух мокрых дорожек, текущих по щекам, — или делая вид, что все в порядке.

— Почти, — еле слышно отвечаю, пытаясь пройти мимо, но Кирилл явно настроен на разговор.

— Как там погода? Так не замерзну, а? — сосед показывает на футболку и джинсы, будто красуясь.

«Павлин!»

«Чего он пристал, а?»

«Толкни и иди домой!»

— Кирилл, мне надо…

Я не в состоянии придумать, что мне нужно, поэтому просто протискиваюсь мимо, взлетая по лестнице на свой этаж.

— Эй, соседка! Заходи, если чё, — кричит в след Кирилл, а потом спускается, напевая незнакомую мелодию.

Я едва попадаю ключами в замочную скважину, роняя связку трижды, прежде чем дверь открывается.

Захлопываю ее за собой и прижимаюсь спиной, скатываясь вниз.

Теперь уже можно не сдерживать рыданий, и я утыкаюсь в дверной коврик, плача навзрыд. Непозволительная глупость — считать, что счастье стало вдруг доступнее. Я ощущаю, как болит отвергнутая душа, и не могу успокоиться. Изо рта вырываются бессвязные крики, дыхания уже не хватает.

В какой-то момент, задыхаясь, я впадаю в полубредовое состояние. Шатаясь, добираюсь до кухни, пью воду из крана, набирая в пригоршню одной рукой.

«Кровь, пусти кровь, станет легче»

Я хватаю острый нож и начинаю водить лезвием по коже рук, оставляя тонкие порезы, и начиная потихоньку ощущать себя живой. Боль физическая разбавляет сердечную, отрезвляя, и я благодарю радующиеся голоса, наблюдая, как стекают на пол по капле красные точки.

— Так вот как душа плачет.

«Сегодня, сегодня, совсем скоро!», — вдруг оживает четвертый голос. Так резко, что я роняю из рук окровавленный нож. Смотрю на него в непонимании, а шептун все говорит и говорит, торопит, гонит меня из дома прочь.

«Быстрее, беги, ты там нужна, некогда ждать!», — подгоняет голос, и я верю ему. Обуваюсь, накидываю рубашку на футболку, и выбегаю в летнюю ночь.