Боль мне к лицу (СИ)

— Умеешь ты напугать, — я с трудом приподнимаюсь на локтях, оглядываясь. Напротив сидит Елена с телефоном в руках, откуда-то доносятся мужские голоса. В полутьме, освещаемой лишь горящим экраном в руках профайлера, сложно сориентироваться, и я не сразу понимаю, что лежу на новом диване в квартире Ивана.

— Неожиданно, — отвечаю ей, садясь. Голова кружится, перед глазами сразу темнеет. Я массирую виски, собираясь встать, но женщина останавливает меня:

— Я бы на твоем месте не торопилась. Ваня позвонил мне, весь перепуганный, сказал, что ты без сознания и холодная. Пришлось быстренько свернуть романтический ужин и приехать на помощь. У тебя резко упало давление, пришлось делать укол.

— Не жди, что я буду извиняться, но все равно спасибо, — она легко смеется, пересаживаясь на диван рядом, и вновь становится серьезной.

— Аня, ты себя изводишь. Что случилось?

Я молчу, сверля ее глазами. Стоит ли впускать еще одного человека в душу? Мой ответ отрицателен.

— Все в порядке.

— Я вижу, — усмехается она. — Ладно, раз все в норме, то и мы поедем домой.

Лена уходит на кухню, я отправляюсь следом. Меня шатает, но я чувствую себя лучше. Поднимаю глаза на часы — полтретьего ночи.

Над выстуженной ночным воздухом кухней клубится сигаретный дым. Я вижу коротко стриженный затылок Ивана, сидящего на табурете ко мне спиной; стоящего у окна Лениного любовника. С трудом вспоминаю его имя. Кажется, Антон. Он трет щеку рукой с зажатой между пальцами сигаретой, и я отмечаю, что вкусы у Лены с годами мало меняются. Похожий с Ваней типаж — высокий рост, темные волосы, приятное лицо.

— Поехали, — Прокопенко подходит к нему, вставая на носочки и целуя в щеку.

Я откашливаюсь, и все разом оборачиваются на меня.

На лице Доронина облегчение. Темные мешки под глазами делают его старше своего возраста. Я ощущаю перед ним вину: много проблем было раньше, но с моим появлением все только обостряется. Вряд ли он сейчас он сам рад возникшей однажды идее вытащить меня из больницы.

Антон по-доброму улыбается мне, будто старой знакомой, и кивает. Я здороваюсь с ним ржавым голосом:

— Привет.

— Как ты? — Иван подходит ближе, возвышаясь темной горой, заслоняя от остальных.

— Живая.

Мы замираем, обмениваясь молчаливыми сообщениями.

Лена с Антоном, не желая становиться свидетелями нашего общения, прощаются как-то спешно, и мы вместе с Ваней провожаем их до дверей. Идем рядом, почти касаясь друг друга кончиками пальцев, так и не решаясь показать, насколько близки. Но разве такое возможно скрыть?

— Звоните, если понадобится помощь, — профайлер по очереди целует в щеки нас обоих, прижимая меня тесно к себе, — не дай себя сломать, — шепчет торопливо в ухо, и отодвигается, подмигивая. — Но все же, лучше, делайте это в дневное время.

— Спасибо, — Доронин обменивается рукопожатием с зевающим Антоном:

— Простите, привык ложиться и вставать пораньше.

— Это ты нас извини, что дернули.

— Все в порядке! Спокойной ночи, — Антон машет рукой, увлекая за собой в темное пространства подъезда Лену, и мы, наконец, остаемся вдвоем.

Ваня закрывает дверь на все замки, и прислоняется к ней спиной, взирая на меня молча.

«Какой же он красивыыый».

«Сейчас будет ругаться».

«Замучила ты мужика».

Я замираю в нерешительности, не понимая, как быть дальше.

— Аня, — зовет Иван. — Что с тобой сегодня? Ты падаешь в обморок в магазине, теряешь сознание, из носа хлещет кровь. Наверное, пора в больницу?

Я отрицательно мотаю головой, обхватывая себя руками, словно защищаясь.

— Не надо в больницу. Только не туда.

— Тогда что мне с тобой делать?

«Любить!» — хочу крикнуть, но молчу. Не подходящий вариант ответа.

Он подходит первым, порывисто прижимая к себе.

Так много всего в этом жесте. Я обхватываю его за талию, утыкаюсь в грудь, и реву. Внутри будто ослабляется тугой узел, и я чувствую облегчение.

Мы опускаемся на пол прямо в коридоре, не разжимая объятий, касаясь друг друга, словно видясь после долгой разлуки.

— Глупая ты девочка, — шепчет он на ухо, убаюкивая, — держишь все в себе, варишься в своих мыслях, а потом сходишь с ума в одиночку. Ты ведь не одна, Аня, не молчи, говори.

И я говорю, бессвязно, не вдумываясь в смысл фраз, выдавая потоком все, что на уме.

Про чувства и страхи, про одиночество, про слова, что ранят и про слова, что ничего не весят. Понимает ли он мой бред, вслушивается ли — я не знаю, безостановочной очередью тараторя все, что приходит на ум.

— Аня, Аня, — он переносит меня на диван, и мы закутываемся в одеяло, отгораживаясь от внешнего мира.

— Ваня, — слабая улыбка касается наших губ, и мы целуемся, делясь нежностью, и засыпаем, словно дети, успокоившиеся после горьких слез.

Воскресенье начинается дождем.

Серое небо опускается ближе к земле, давит на плечи. Капли барабанят по железным отливам окон, заставляя открыть глаза. Я вслушиваюсь в звуки, доносящиеся из открытого окна, и нехотя поднимаюсь.

Выхожу на балкон, чтобы собрать намокшее белье, вспоминая утренний сон.

Палата, крики, бормотания, уколы.