Боль (сборник)

Потом я подвез ее домой.

Мне начало казаться, что у нас может что-то получиться.

И она как-то прильнула ко мне душой.

От сумбурной нашей близости стало легко, а не противно.

Когда мы расставались, она прошептала после поцелуя:

– Я тебе никогда не буду изменять. – И побежала к подъезду своего дома.

Я, развернул машину и поехал, наконец, домой, к теще, жене и собаке.

Открыл дверь.

Пнул собаку и, не раздеваясь, лег на диван.

Подошла жена.

– Есть будешь?

Я отвернулся от нее, уткнулся носом в спинку дивана.

Жена потопалась, всхлипнула и ушла.

Теща несколько раз хлопнула дверьми, шумно спустила воду в туалете и, проворчавшись, тоже успокоилась.

Я повернулся на спину. Закурил.

Не спалось. Я вспоминал признание некогда любимой женщины и неожиданную откровенность другой, случайно встретившейся.

Впечатления от последней вытеснили горечь первого.

И я подумал: «А может, она и вправду никогда мне не изменит?

А если изменит?

Пусть. Но я не хочу об этом знать ни первым, ни вторым.

Ни даже десятым».

И почему-то подумал при этом о своей жене.

Человек без кожи

Из всех ножей мира самый несуразный и уродливый – нож для снятия кожи.

Для снятия кожи с живых существ.

Он напоминает большой широкий скребок, один конец которого плавно изогнут снизу вверх, а на другом конце – короткая деревянная ручка.

Несуразность и необычность наших отношений вполне походила на этот нож, пройдя через которые я остался без кожи. Без единого кусочка. Лоскутка.

Тело мое стало напоминать большой окровавленный кусок мяса с миллиардами пульсирующих капилляров.

Даже слабый ветерок, гулявший среди людей, задевал мои нервы, раздражал меня и заставлял нервничать, волноваться и страдать.

И это только ветерок.

А представь себе, что было со мной, когда я видел тебя, с моего же согласия, в объятиях другого мужчины.

Я предполагал, что среди нас полно людей, имеющих пороки, но в процессе наших отношений вдруг обнаружил, что желающих осуществить эти пороки еще больше.

И когда ты, поддавшись своим тайным желаниям, страстно, жадно и ненасытно врывалась внутрь этого порочного круга, я начинал кровоточить.

Когда я слышал твой возбужденный шепот, видел твое дрожащее тело, чужие жаркие объятия и долгие поцелуи, – кровь вскипала внутри меня.

Тело распалялось до безумного жара.

Сердце рвалось на части.

Обнаженные капилляры кровоточили.

Но ты всего этого не замечала. Тебе было интереснее другое.

То новое.

То необычное.

От этих новых ощущений у тебя горели глаза.

Ты молодела.

Ты хорошела.

Ты не плакала, как я, нет, ты улыбалась, пела, выпивала и курила.

Видя это, я вдруг понял, что иметь тебя мне одному – это преступление по отношению к тебе.

Понимал, что нельзя узурпировать твою красоту.

От этого понимания, что я благородно разрешаю тебе жить так, как ты хочешь, я ощущал себя благородным, а ты за это была мне благодарна.

Мы оба играли в эту щекотавшую нервы, но очень опасную игру.

И мы так увлеклись этой игрой, что даже не сразу почувствовали запах крови на моем теле и не сразу заметили, что оно, мое тело, осталось без кожи.

Особенно опоздала с этим ты.

Твои горящие глаза в это время скользили по мне.

Древние говорили, что если Господь хочет наказать человека за грехи, то отнимает у него разум, но не жизнь.

А у меня были отняты и часть разума, и часть жизни.

Почему именно так изощренно?

Наверное, оттого, что на все это безумие толкал тебя я, хотя и с молчаливо-молящего твоего согласия.

Ты, как и я, хотела этого.

И ты была счастлива.

Был ли счастлив я, как и ты?

Наверное, тоже.

Счастлив через боль, через кровь, через обнаженные нервы.

Сколько это могло продолжаться?

Сколько я мог прожить без кожи?

Ровно столько, насколько я был уверен, что ты играешь так, как этого хочу я. По моим правилам. Как только твоя игра переросла в игру самостоятельную, нервы мои запульсировали, тело стало извиваться в жгут.

И я ходил за тобой, оставляя повсюду следы своих окровавленных ступней.

Разбрасывая вокруг себя страдания, злость и радость боли.