Болевой порог

МИР ГАЛАКТИЧЕСКОГО КОНСУЛА

Евгений ФИЛЕНКО

ДАРЮ ВАМ ЭТОТ МИР

Фантастические повести

Болевой порог

В зеркале

Каждый вечер я возвращаюсь к себе в комнату, не раздеваясь, встаю перед зеркалом и тихо себя ненавижу

Кстати, не всегда тихо. Случается, что сумка летит в одну сторону, туфли в другую. Мне пришлось заменить обычный светильник на шар из небьющегося пластика. На внутреннем дизайне комнаты, если такой и замышлялся, это почти не сказалось. Зеркалу тоже доставалось, но оно было небьющимся с самого начала. После того, как я поранилась отскочившими от него каминными щипцами (на кой черт в доме каминные щипцы, если нет настоящего камина?!), да еще кто-то, кажется — Ансельм, объяснил мне, что разбить зеркало есть дурная примета, я оставила его в покое. Зеркало не виновато, что я урод. Оно просто с нечеловеческим равнодушием сообщает мне этот непреложный факт.

Зеркало я тоже ненавижу, но, кажется, эта дрянь сильнее меня.

Доктор Йорстин, мой психоаналитик, не устает твердить: «Тебе нужно принять себя как есть, полюбить себя… полюбишь себя, и весь мир тебя полюбит… дай ему хотя бы малый шанс…»

Но как можно любить то, что отражается в зеркале?!

Ансельм со свойственной ему проницательностью замечает:

— Если тебе так уж не по вкусу твоя внешность, от зеркала можно просто избавиться. Черт с ним, — продолжает он, развалясь на диване во всю свою широту и долготуи с прохладным любопытством наблюдая за моим безмолвным поединком с собственным отражением. — В конце концов, ты умная, я знаю сотню человек, которым этого твоего качества остро не хватает. Из этой сотни добрая половина охотно поменялась бы с тобой своими преимуществами.

— Вот и ты тоже понимаешь, что внешняя привлекательность — их преимущество, — брюзгливо констатирую я.

— Не будь злюкой, Тонта, и никто не заметит разницы между ними и тобой.

— Они и я… я и они. Между нами всегда будет пропасть.

— Перестань, — ворчит Ансельм. — Ты всегда можешь изменить свою внешность. Покрасить волосы, укоротить нос, нарастить то, чего, по твоему мнению, недостает для полной гармонии. Ты вообще имеешь представление о том, — вопрошает он, воодушевляясь, — какова она, полная гармония?

Я зависаю на пару минут в задумчивости. И пока перед моим внутренним взором проносятся одна за другой шаблонные красавицы с идеальными женскими формами (каждая вторая с неописуемым злорадством демонстрирует мне выпяченный средний палец), Ансельм с огромным сарказмом объявляет:

— Но тогда это будешь уже не ты, а какая-то положительно незнакомая ни мне, ни тебе самой, никому вообще девица, никогда прежде в природе не существовавшая. Будто бы только что народившаяся на свет, и сразу во взрослом состоянии. Что само по себе довольно забавно и наводит на разнообразные размышления, но не приведет ли это к утрате тобою той личности, к какой все мы, не исключая и тебя самое, привыкли? Что, если твоя новая оболочка, самых волнующих статей и самой выигрышной внешности, не примется диктовать заточенному внутри этой прекрасной и благоустроенной тюрьмы сознанию свои правила, перекроит под себя и избавится от лишнего? А что конкретно она сочтет лишним, мы все, и ты в том числе, можем лишь гадать.

— Давайте проэкспериментируем, — бормочу я сварливо, но никто меня не слушает.

— Нет уж, лично я, — разглагольствует Ансельм, болтая в воздухе мощной волосатой ногой в разношенном тапочке и разглядывая меня весело и беззастенчиво, — вполне доволен твоим обществом в актуальном облике, отвыкать не готов и тебе не советую. Просто не будь злюкой, и это всем упростит жизнь.

— Всем-всем? Даже мне?

— Ты не поверишь!

Я смотрю на него — шесть с половиной футов первосортного загорелого мяса, на доступных обозрению участках покрытого светлой тутой шерстью и неоновыми татуировками, литые мышцы, чеканный профиль, мощная челюсть в вечерной щетине… какую еще пошлую псевдолитературную характеристику универсального самца можно здесь применить?., и вот ведь подлость: все перечисленное ляжет в строку, все в наличии, можно подойти и потрогать, дабы убедиться в реальности. Я таращусь на него, и мне хочется убить его, пускай даже иронией. Ненавижу его совершенство в уничтожающем контрасте с моим убожеством. Рядом с ним я выгляжу еще гаже и ничтожнее, чем в одиночестве перед проклятым зеркалом. Словно бы небесам недостаточно того, что они произвели меня на свет тощей блеклой страхолюдиной, и они, чтобы побольнее наказать, послали на мою голову эту шести-с-половиной-футовую напасть — самодовольную, безупречную во всем, не исключая интеллекта, что с их стороны в особенности оскорбительно. Аргументация типа «невзрачная, зато умная» рядом с ним не прокатывает. Ну да, он ничуть не глупее меня, а в современных разделах большой математики сведущ даже и поболее.

Но, в отличие от меня, он еще и хорош собою.

Мы даже не комическая пара из оперетки. Мы — красавец и чудовище.