Болезнь Альцгеймера: диагностика, лечение, уход

Нежелание медиков осознать границы медицины ведет к тому, что мы уходим от естественного понимания и признания смертности человека как нормального процесса завершенности жизни. Вместо того чтобы искать этическую аргументацию объяснения смерти и смертности по-новому, по-новому должна быть определена задача медицины, в особенности с учетом будущего выживания человечества.

При этом отказ пациенту в праве на применение техники, когда операция бессмысленна, а ситуация безнадежна и бесконтрольна, ведет только к прикрытию врачебной беспомощности.

Я вспоминаю своего умирающего отца в агонии, изъеденного метастазами, с исколотыми руками и венами, в которые уже невозможно было ввести иглу для капельницы; его снова увезли на операционный стол для врезания в артерию у плеча спасительной, с точки зрения врачей, питательной трубки для введения раствора. Через минуты после «удачно» проведенной операции, невыносимо страдая, мой отец навсегда закрыл глаза.

Внедрение новых видов оперативных вмешательств, приборов наблюдения и контроля может привести к конфликту между ограниченным медицинским обслуживанием и недостаточным человеческим и эмоциональным отношением и уходом. Внедрение новой техники не ведет к увеличению рабочих мест, в то время как персонал обязан учиться овладевать ею за счет все того же рабочего времени, необходимого для ухода за пациентами.

Медицина и уход очень тесно связаны друг с другом и одновременно вовлечены в политические и экономические взаимоотношения.

В таком положении вещей ни для кого нет ничего нового. Проблема состоит в том, что гуманизм, понимаемый нами как совокупность моральных и этических норм поведения, не должен считаться чем-то сугубо личным. Он является важной общественной задачей, но общество это понятие вследствие своего разнообразия и отсутствия гомогенности интерпретирует по-разному. Поэтому утверждение, что человек, он же пациент, беспрекословно реализует свое право на гуманизм, может быть оспорено, и не существует инстанции, которая бы смогла определить правоту той или иной стороны. Таким образом, нормы становятся результатами выборочного действия, а это не имеет ничего общего с моралью. Отсутствие объективных и признанных канонов не освобождает нас от субъективного соучастия, от собственной совести, от осознания собственного социального статуса и убеждений. При этом мы исходим из того, что свои личные взгляды на жизнь мы не должны принудительно или насильно кому-то навязать, так как это не морально.

Естественным должно быть и понимание того, что болезни имеют общественное происхождение. Современное общество способствует нанесению ущерба нашему здоровью, и поэтому оно должно своевременно и соответственно реагировать на болезнь, так как она — не только органическое, но и социальное явление. Если это не будет учитываться при обслуживании пациента и уходе за ним, то старания медицины будут очень часто сломлены или разрушены.

Если же это учитывать, задачи общества и потребность в его деятельном участии расширятся беспредельно. Но медикам в основном приходится сопровождать пациентов на коротком отрезке пути, практически в конце жизни; их помощь очень скромна и ограничена. Эта «голая правда» защищает нас от самобичевания и чрезмерных требований.

Конечно, как считает Дитер Шперл, между личностью и обществом возникает напряженность. Нам хотелось бы, чтобы обращалось внимание на каждого индивидуального пациента и мобилизовывались ради него все силы, вне зависимости от стоимости лечения или сомнений в положительном результате. Но при этом следует иметь в виду, что кроме межчеловеческих отношений, существуют еще обязательства перед обществом и человечеством в целом.

Возникает очередное поле для дискуссий о приоритетах. Например, нужно ли в неизлечимо больного человека со следами смерти на лице инвестировать огромные суммы денег, выражая при этом повсеместное человеческое участие, если даже малая часть этих затрат на другом конце планеты может сотворить почти чудо?

Даже в очевидных случаях, требующих огромных затрат, иногда было бы умнее воспротивиться чувствам сострадания и милосердия, несмотря на боль, страдания и утраты, исходить из соображений, что не существует абсолютных требований этики и морали. Они применимы в определенных условиях и ситуациях и трактуются в зависимости от этих условий.

Итак, для нормального функционирования нашей морали мы прежде всего должны понимать, что мы делаем и почему мы это делаем. Мы можем пропагандировать и распространять наши убеждения, но каждое наше публичное выступление, каждый наш лозунг или призыв, каждый наш, с нашей точки зрения, безупречный поступок, возможно, является неправильным и аморальным. И даже наша «правда» не является эталоном, ибо она ослепляет нас своей односторонностью и предвзятостью.

Наше частное понимание морали — это тихая незаметная фрагментация на фоне морали общечеловеческой, имеющая отношение только к данному отрезку времени.