Болезнь как метафора

Чума, вторжения которой в миланские владения одновременно с немецкими бандами так опасался Санитарный трибунал, как известно, в самом деле появилась; равным образом известно, что она не остановилась тут, но захватила и обезлюдила значительную часть Италии[56].

Хроника Дефо о чуме 1665 года начинается схожим образом, с развернутого, нарочито досконального рассуждения о чужестранном происхождении болезни.

Было начало сентября 1664 года, когда я, как и мои соседи, узнал из досужих разговоров, что в Голландию снова вернулась чума; снова – потому что она уже свирепствовала там, особенно в Амстердаме и Роттердаме в 1663 году; одни утверждали, что завезли ее туда из Италии, другие – что из Леванта вместе с товарами, прибывшими на турецких кораблях; еще говаривали, будто занесли ее не то из Кандии, не то с Кипра. Да не так уж важно, откуда она появилась; все сходились в одном: чума снова пришла в Голландию[57].

Бубонная чума, вновь возникшая в Лондоне в 1720-е годы, пришла из Марселя – в XVIII веке считалось, что именно через этот город проникла в Западную Европу чума, завезенная моряками, а затем ее разносчиками стали солдаты и торговцы. К XIX веку источник происхождения, как правило, утратил свою экзотичность, транспортные средства потеряли конкретику, а сама болезнь превратилась в фантасмагорию, символ.

В конце романа «Преступление и наказание» Раскольникову снится чума: «Ему грезилось в болезни, будто весь мир осужден в жертву какой-то страшной, неслыханной и невиданной моровой язве, идущей из глубины Азии на Европу». В начале предложения упоминается «весь мир» – в конце он оказывается «Европой», пораженной летальной гостьей из Азии. Аллюзия Достоевского – безусловно, холера, ее еще именовали азиатской холерой, и она долгое время была маркой Бенгалии. На протяжении почти всего XIX века холера в форме эпидемий гуляла по миру. Часть сложившейся еще несколько веков назад концепции Европы как привилегированного культурного единства состоит в том, что ее колонизируют летальные болезни, внедряющиеся из других стран. Предполагается, что сама Европа свободна от болезней. (Европейцы с поразительным безразличием относятся к тому, что они – как захватчики, колонизаторы – принесли в экзотичный, «примитивный» мир свои собственные летальные болезни, опустошившие целые регионы: вспомним о массовых смертях от оспы, гриппа и холеры аборигенов Америки и Австралии.) То, что опасные болезни упорно связывались с экзотичным происхождением, было одной из причин, по которой холера – в XIX веке в Европе было ее четыре крупных вспышки, и каждая уносила меньше людей, чем предыдущая, – прочнее вошла в историческую память, чем оспа, бушевавшая здесь почти весь век (от эпидемии оспы в начале 1870-х скончалось полмиллиона человек), которую при этом трудно поставить в один ряд с чумой как болезнь с неевропейскими корнями.