Болезнь Китахары

Беринг мчался, и с каждым шагом, с каждым ударом пульса сердце качало по жилам окрашенную кровь, загоняло крохотные цветные частички в глаза, еще не вполне отошедшие от моррисоновского наркотика. Желтокожий, весь, до кончиков пальцев, выкрашенный контрастным веществом, мчался он по дороге и видел ее перед собой, как никогда, расплывчато и неясно, а все ж таки не мог удержаться от смеха. Его разбирал смех. Он был счастлив.

Болезнь Китахары. От этой японской болезни он не ослепнет. Не ослепнет! Док Моррисон обещал. Дыры в его мире исчезнут. Надо только ждать. Запастись терпением. И облака, затемняющие поле зрения, посветлеют и исчезнут, словно высушенные искусственным солнцем Нагой. Время. Ему нужно только время. Помутнение взгляда преходяще, как этот утренний ливень, чьи водопады промочили его до самой желтой кожи. Все посветлеет. Могут пройти недели. В худшем случае месяцы. Но он не исключение. Он – один из многих. Док Моррисон обещал.

Беринг мчался. Только когда одышка заставила его мало-помалу замедлить бег и остановиться, он понял, что бежал не в ту сторону. Он хотел выбраться из лазарета. В Бранд. На волю. Но из потоков дождя перед ним возникли не ворота, а метровой высоты указатель, где стояла всего одна цифра – 4. Четвертый блок. Будущее Моора. Ошалев от счастья, он ошибся направлением. Выскочил из барака для слепых и побежал по той дороге, по которой шел вчера с отцом и которая предстояла всем моорским; камнеломы, солевары, углежоги и свекловоды приозерья – все они, думая, что дорога ведет их на волю, к богатствам равнины, попадут в четвертый блок Большого лазарета.

А эта вот черная, зловещая глыба под дождем – не иначе как барак, где в начале длинного ряда железных коек лежит под армейскими одеялами его отец? Накануне вечером в темноте этой палаты было прохладно, прохладнее, чем снаружи, под ночным небом, и темнота пахла мастикой, инсектицидом и дезинфекцией. Нет, неохота ему опять идти в эту палату. И сейчас, и вообще. Вояка находится под опекой Армии. А Беринг – на пути к свободе. Все еще тяжело дыша, он уже хотел повернуть и опять вдруг невольно рассмеялся: вслепую – и не в ту сторону.

Медленно поворачивая обратно, он краем глаза словно бы заметил движение в одном из окон барака, тень за пеленой дождя. За испещренным путаными струйками стеклом стоял старик. Вояка. Отец. Закутавшись в одеяла, стоял у окна. И поднял руку. Помахал. В руке у него был платок или какой-то светлый лоскут, и он размахивал им, медленно выписывал широкие дуги, словно стоял у корабельных поручней и махал удаляющейся, тонущей земле.

Но нет. Никто там не стоял. Просто на сквозняке парусила штора, рваное жалюзи. Беринг смахнул с ресниц капли дождя. Окно было темным и пустым. Он отвернулся. И опять побежал. Но больше не подпрыгивал и не тянулся к незримым веткам и плодам – только мчался, бежал прочь.

– Ты можешь лететь!

Лили не поздоровалась и не спросила ни о минувшей ночи, ни о доке Моррисоне. Первое, что она крикнула, когда Беринг, подчинившись знаку незнакомого солдата за раздвижным окошком, вошел в проходную у ворот лазарета, было:

– Ты можешь лететь!

Лили сидела одна среди солдат. Она украсила себя нитками речного жемчуга и перьями, как на праздник. Караулка была набита битком. Но говоруна из Ляйса не видно. От густого запаха мокрой одежды, сигаретного дыма, шнапса и кофе у Беринга перехватило дыхание. Десяток с лишним солдат сидели и стояли вокруг письменного стола, на котором вчера вечером сержант штемпелевал пропуска. Но теперь документы промокшего штатского никого не интересовали. Тот, кто жестом велел Берингу подойти, опять увлеченно разглядывал крупный, с кулак, кристалл и даже головы не поднял, когда Беринг остановился перед ним. Солдат просто выполнил просьбу Лили. Это Лили приказала ему подойти. Лили позвала его.

На столе был разбросан меновой товар: до блеска отполированный штык, погоны, поясные пряжки, серебряный орел в пикирующем полете, ордена – находки с полей давних сражений, извлеченные из верхних слоев земли, но среди них и жучок в капле янтаря, необработанные изумруды, дымчатый кварц, перламутр, ископаемые из Каменного Моря. Здесь шла торговля. Снаружи, у въездного шлагбаума, заржала лошадь. Лилины вьючные животные с фуражными торбами стояли под дождем. Без вьюков.

– У тебя есть полчаса, – сказала Лили. – Через полчаса стартует вертолет, курсом на Моор. Гости из Армии к твоему Королю. Армия возьмет тебя с собой. Можешь лететь или ступай в Собачий дом пешком, один. У меня тут дела, еще на несколько дней, да и не нужен ты мне на обратном пути… Он, видите ли, любитель пострелять, – показав на Беринга, неожиданно сообщила она своему ближайшему соседу, какому-то белобрысому типу. – Лупит по всему, что двигается.

Лили что же, под хмельком? От пинка какого-то солдата пустая бутылка покатилась по полу и со звоном ударилась о приклад стоявшей у стены автоматической винтовки.

– Он стреляет? – переспросил белобрысый; на куртке у него виднелись черные капитанские шевроны. – Чем же это?