Болезнь Китахары

Пантанское ненастье не шло ни в какое сравнение с теми летними грозами, что были знакомы приезжим из Моора: эти яростные ливни с беспрерывными вспышками молний и пушечными раскатами грома наплывали порой с низкими тучами, прикидываясь обычным дождем, и лишь совсем рядом сгущались в стену воды, переломанных веток, слепящего света и листвы. Такая буря могла бесноваться и несколько минут, и несколько часов, могла превратить день в ночь, а ночь – в день. Проселки и овраги мгновенно становились бездонными бешеными потоками, открытые дорожки и лестницы между террасами и садами фазенды – клокочущими водопадами.

Сообщение по горным дорогам Серры и в ряде мест на побережье, сказал голос радиодиктора, нарушено оползнями, а из динамиков на радиоузле фазенды послышался другой голос, похожий на дикторский: чертыхнулся, а потом хохотнул, коротко, резко, и Муйра перевела: Так может продолжаться еще много дней. Мы застряли. Это был голос ее хозяина.

Большой автопоезд? С железом? Из Рио? Сейчас об этом даже и думать нечего.

Когда солнце разорвало тучи, жгучее, белое солнце, под которым любая работа была тяжелой и изнурительной, прибрежные леса закурились сияющими клубами испарений, и тотчас же грянул такой отчаянный хор цикад, будто испарялась не дождевая вода, напоенная ароматом цветов и прелой листвы, а сама земля. Потом на другом конце бухты исчезли из виду разбросанные по круче дома и глинобитные хижины Пантану, колокольня адвентистской церкви, железная крыша сельского кинотеатра и испещренный черными пятнами сырости холодильник, где на льду хранили рыбу и сперму для оплодотворения лучших хозяйских коров.

– По этой дороге? – спросил Беринг, когда в последний день года ему, Амбрасу, Муйре и одному местному камнелому волей-неволей пришлось оставить вездеход и пешком направиться к самому дальнему из трех гранитных карьеров фазенды «Аурикана». – Седельные тягачи – по этой дороге? Да разве такое возможно?

– Не знаю, – сказал Амбрас.

Конная дорога, по которой и пешком идти было весьма затруднительно, больше смахивала не на трассу для тяжелых грузовиков, а на безводное русло горной речки, сплошь и рядом запруженное валунами и плавником; под сенью густых деревьев, между огромными, как дом, гранитными глыбами, она вела в широкую котловину, где вообще житья не было от палящего зноя и мух-жигалок. Камнелом засмеялся.

– Он говорит, хозяин построит дорогу, – объяснила Муйра. – Говорит, хозяин уже много дорог построил.

Карьер Санта-Фе-да-Педра-Дура находился в верховьях долины, где били главные пантанские источники. Изо всех скальных трещин, желобков и ущелий доносился плеск воды, но не шум прибоя. Камнелом впереди хозяйских гостей пошел через речку вброд; в воде валялись обломки рухнувшего моста – лохматые островки, над которыми жужжали тучи мух. На этих островках, в зарослях мелиссы, Беринг углядел ярко раскрашенные фигурки… и десятки горящих свечей! Фигурки Девы Марии и Христа, из глины и фарфора, с отбитыми головами, со свечками, воткнутыми в шею, стояли в траве среди бутылок с водкой, гниющих фруктов, кукурузы и пшеничных зерен на тарелках, – уродцы-подсвечники. Кое-где у ног безголовой Мадонны лежала фата, полуистлевшая одежда, окровавленные повязки.

– Новогодние дары для духов, – сказала Муйра. – Жертвоприношения.

Камнелом перекрестился.

Карьер? В этой каменной котловине ничто не напоминало о вскрышных террасах и пыльной хлопотливости Слепого берега. В этом карьере не было ни террас, ни отвалов, ни камнедробилки, только один-единственный исполинский гранитный конус, который поднимался к небу высоко над краем котловины, – Беринг даже поежился, несмотря на волны зноя, опалявшие лицо при каждом дуновении ветерка. Монолит был покрыт лишайником и ползучими растениями, и лишь там, где его словно бы подгрызли, в самом низу, у подножия, где к скале лепились похожая на кружево бамбуковая клеть да покосившийся дощатый сарай, проступала дивная зелень камня.

Ни в одном карьере фазенды «Аурикана», сказала Муйра, нет гранита такой безупречности и такой красивой фактуры. То, что патрон только теперь решил разрабатывать это богатство, связано с его делами в Сан-Паулу, с плохими подъездными путями и, пожалуй, с людьми макумба, которые желали без помех заклинать в этой долине своих духов. Но терпение патрона иссякло: в Сан-Паулу облицовывают камнем высочайшие небоскребы.

На обратном пути к морю бухта Пантану с ее хребтами, закутанными в облака, искрилась в глубине, прекрасная, как Моорское озеро, и Беринг рассказывал Муйре о снеге, который явно лежал сейчас в Мооре высокими сугробами. До побережья они добрались уже в потемках. На пляжах вспыхнули костры, расцвел в небе первый букет фейерверка. Так заканчивался год.