Болезнь культуры (сборник)

Давайте прислушаемся к возражению Тоде и, более того, подкрепим его. Моисей должен был украсить надгробие вместе с другими пятью (в более позднем проекте с тремя) статуями. Рядом с ним должна была располагаться статуя Павла, две другие – олицетворения жизни деятельной и жизни созерцательной в образах Лии и Рахили, стоячие фигуры которых должны были находиться на существующем сегодня и находящемся в крайне плачевном состоянии памятнике. Это включение Моисея в целостный ансамбль делает невозможным допущение о том, что его статуя должна была порождать у зрителя ощущение, будто Моисей сейчас стремительно поднимется с камня и бросится усмирять вероломных отступников. Если все остальные фигуры не должны были олицетворять готовность участвовать в столь жестоких действиях – и что весьма маловероятно, – то Моисей должен был бы производить весьма странное впечатление своей готовностью нарушить композицию и уклониться от своей роли в скульптурном ансамбле. Нечто такое было бы грубой бессмыслицей, которой невозможно ожидать от мастера такого масштаба, и попросту непредставимо.

Следовательно, этот Моисей не должен срываться с места – он должен пребывать в величественном покое, как и все остальные фигуры, в том числе предполагавшаяся статуя (не изваянная Микеланджело) самого папы. Но тогда Моисей, которого мы видим, не может быть воплощением обуянного гневом человека, который, спустившись с горы Синай и обнаружив отступничество своего народа, швырнул оземь скрижали и принялся силой наводить порядок. Действительно, я помню свое разочарование, когда во время первых посещений этой церкви ожидал, что вот сейчас я увижу, как Моисей вскакивает с камня, швыряет скрижали на землю и обращает на отступников свой неистовый гнев. Ничего подобного не произошло – напротив, казалось, камень врос в землю, а от всего памятника исходило ощущение покоя и неподвижности. Еще мне тогда показалось, что передо мной нечто вечное и неизменное, что Моисей будет вечно сидеть на месте и гневаться.

Однако если отбросить толкование о вскипевшем при виде золотого идола гневе, то нам не остается ничего иного, как принять толкования, что статуя должна передать характер Моисея. Свободным от предвзятости и опирающимся на анализ динамики статуи нам представляется суждение Тоде: «Здесь, как и всегда у Микеланджело, речь идет о изображении типа характера. Скульптор создает образ страстного вождя человечества, который, осознавая свою миссию законодателя, сталкивается вдруг с необъяснимым и непонятным сопротивлением людей. Для того чтобы охарактеризовать деяния такого человека, нет иного средства, кроме как подчеркнуть его волю и энергичность, а это возможно лишь демонстрацией прорывающегося сквозь видимый покой движения – то есть решительного поворота головы, напряжения мышц, положения левой ноги. Ровно то же мы можем видеть в часовне Медичи у статуи Джулиано, являющейся олицетворением деятельного мужа. Эта общая характеристика углубляется затем указанием на конфликт, в котором воплощающий в себе все человечество гений примеряет на себя обыденные аффекты: гнев, презрение и боль придают ему типическое выражение. Без этого было бы невозможно подчеркнуть и высветить сущность этого сверхчеловека. Микеланджело создал не исторический портрет, а типический характер, призванный благодаря своей неукротимой энергии обуздать непокорный мир. Микеланджело наделил его библейскими чертами, собственными переживаниями, впечатлениями от личности Юлия и, как мне кажется, свойствами борца, позаимствованными у неистового Савонаролы».

Это высказывание можно дополнить замечанием Кнакфусса, которому основная тайна эмоционального воздействия Моисея видится в художественном контрасте внутреннего огня и величавого спокойствия позы.

Мне нечего здесь возразить Тоде, но, как мне кажется, в его концепции чего-то недостает. Возможно, более глубокого понимания внутренней связи между душевным состоянием героя и запечатленным в его позе контрастом «кажущегося покоя» с «внутренним движением».

II